стола в четыре руки, вели свой разговор, который переводил Марсель.
— Есть ли у вас любимые французские певцы? — спросила Генриетта.
— Мирей Матье.
— А Шарль Азнавур?
— Мирей Матье, — повторила Валентина Ильинична, прикрыв ресницами выразительные серые глаза. — И конечно, Жерар Филип. Не певец? Актер? Но в моей памяти — именно певец любви и благородства.
— А писатели, поэты? — продолжала спрашивать Генриетта.
— Гюго.
— И Золя?
— Гюго. Я его с детства люблю: «Отверженные», «Собор Парижской богоматери», «Девяносто третий». Из французских поэтов — Вийон:
А вы, — обратилась Валентина Ильинична к гостье, — кого из наших писателей предпочитаете?
— Тургенева, — не задумываясь, ответила Генриетта. — Его женские образы очаровательны и чисты. Вы тоже кажетесь мне тургеневской женщиной. И какая у вас роскошная коса! Она натуральная и цвет у нее тоже натуральный? У кого из родителей вы унаследовали этот естественный золотистый цвет?
— У матери да у ржаного поля за околицей нашей деревни Грядки. Десять нас родилось там сестер — и ни одного брата. У пятерых волосы ржаные, материнские, а пятеро других — брюнетки, в отца.
— Десять дочерей! — ахнула Генриетта.
Валентина Ильинична посетовала:
— А у нас детей только двое, сыновья. У каждого — по единственному сыну: меньшают семьи у молодежи. И все у нас с Иваном Михайловичем — в обратную, ни единой девочки, только, большие уже и малые еще, мужики: я да невестки с ними управляемся. И один у нас на всех завод, наш МАЗ. Так вот и живем. А коса мне теперь не по возрасту, да срезать жалко, я ее даже в партизанах уберегла.
— Главное, голову уберегла, — уточнил Демин. — Охотников за нашими головами тогда хватало…
— И вы, такая женственная, такая обаятельная — были партизанкой? — продолжала удивляться Генриетта. — И тоже убивали?
— Убивала.
— Скольких же человек вы лишили жизни?
— Человека — ни одного. А оккупантов убивала: двоих из винтовки в первую блокаду Домжерицких болот, а третьего у озера Палик. И шестеро нас, девчат, пустили под откос воинский эшелон. Людей там не было, одни каратели. Какие зверства они у нас творили — страшно вспоминать! Кому из наших либо ихних жен и матерей нужна была та проклятая война?
Закончив переводить эти слова Генриетте, Марсель вопросительно посмотрел в глаза Командира:
— Наташа…
И вместе с тревожным ожиданием ответа, памятью обратился в сорок третий, в Наташину и свою молодость.
Когда Наташа появилась на шутцпункте {7}, Марселя поразили ее глаза: зеленоватые и лучистые, недоступно гордые, они таили в себе какой-то загадочный, мерцающий свет. Если же Наташа вызывающе или недовольно щурилась, сдвигая к переносью брови, глаза на ее лице становились заметно меньше и сверкали, как темные кусочки антрацита.
Походка у нее была неторопливая, царственная. И говорила она тоже с неторопливым достоинством, думая о чем-то своем и экономя чужие для нее немецкие слова. Выражение лица у нее, как правило, было отчужденно-серьезным, и тем привлекательнее на нем выглядела редкая улыбка, и тогда сдержанно вздрагивали ее упругие губы, по-детски морщинился точеный, чуть вздернутый нос.
Такую улыбку Марсель видел дважды: когда Наташа, раскинув руки, ждала бегущего к ней сына, и накануне ареста, на берегу Плиссы, после того, как он протянул ей букетик полевых цветов.
— Наташа… — вслух повторил Марсель.
Генриетта всхлипнула:
— Наша бедная Натали!
«Наша», — удовлетворенно отметил про себя Командир, доставая из ящика письменного стола коричневую кожаную папку. Раскрыв ее, повернулся к Марселю:
— Нашими войсками в Берлине захвачены некоторые документы СД. Сейчас они хранятся в архиве. Выдержку из одного я зачитаю:
«Из сообщения полиции безопасности и СД № 72. 1 ноября 1943 г. Секретно.
В результате систематической борьбы с бандами партизан и их пособниками, по агентурному донесению в районном центре Смолевичи была арестована кухарка шутцпункта «Плисса» Наталья Борисенко. При обыске у арестованной были изъяты 24 патрона к пистолету «парабеллум», схема огневых позиций и заграждений шутцпункта. По почерку установлено, что схему начертил солдат охранной команды шутцпункта Сози, подданный рейха, уроженец города Саргемин, Лотарингия, француз.
Допрос арестованной Борисенко в Смолевичском СД положительных результатов не дал. Арестованная для дальнейших допросов этапирована в Минскую тюрьму СД.
Следствие об измене рейху солдата Сози вела военная контрразведка. Свою вину Сози признал и был осужден к смертной казни путем расстрела, но в канун исполнения приговора бежал, и его дальнейшая судьба неизвестна.
Считаю возможным предположить, что побег совершен при активной помощи соучастников осужденного Сози и вследствие грубых нарушений в несении караульной службы. Расследование обстоятельств побега ведет военная контрразведка. Сообщение о бегстве Сози направлено в отделение гестапо по месту жительства родителей преступника».
Шевельнув побелевшими губами, Марсель спросил:
— А что известно о дальнейшей судьбе Наташи?
— Пока ничего.
И снова было ясное августовское утро, только без тумана. И снова они ехали навстречу солнцу, на восток: в понедельник Демин, Марсель и Генриетта отправились в Смолевичский район.
Шофер Николай Гринь вел машину артистично. Миновав городскую окраину, «Волга» генерального директора вырвалась на просторы Московского шоссе, мотая на спидометр километры дороги, и Марселю почудилось, будто замелькали в обратном порядке годы — шестидесятые, пятидесятые, сороковые.
За дымкой темнели контуры перелесков и пригородных деревень, которые стоят на этой земле уже многие века: Колодище, Жуков луг, Городище, Королев стан… Мимо этих деревень проезжал он, солдат вермахта Сози, из Минска до Смолевичей, в шутцпункт «Плисса». В тот май сорок третьего день был зеленый, солнечный, а по судьбе Марселя впервые пролегла тогда эта черная лента шоссе. К ней выплескивались волны лесных массивов: молчание их было загадочным и зловещим.
— Проклятые партизаны! — выругался фельдфебель Кранц, с опаской и ненавистью глядя на бескрайние леса.
Марсель оживился:
— Где партизаны, господин фельдфебель?
— Везде, — развел руками Кранц. — Они могут скрываться даже вон у той сосны или за тем поворотом…
Потом, у следователя, Кранц припомнит этот вопрос солдата Сози, а Марсель подтвердит, что решил перейти к партизанам еще когда ехал из Минска в шутцпункт «Плисса», и выразит надежду, что партизаны
