не мог восприниматься моими глазами.
Хотя я теперь двигался, наверное, быстрее света, мне казалось, что я плаваю на дне глубокого и застойного колодца. Эта бесформенная темнота, полное отсутствие каких-либо ощущений пугало меня, если можно назвать испугом то отчуждение и дурное предчувствие, которое я испытывал в отсутствие каких-либо телесных спутников испуга, в отсутствие ощущений дрожи, потоотделения, тяжелого дыхания или сердцебиения. Одиноко, с жалостью к самому себе, я скучал по дому, хотел снова увидеть так хорошо знакомое лицо. В своем воображении я мог видеть, как она вышивает, сидя у камина, а между бровей – маленькая морщинка беспокойства. Быть может, мое тело лежит сейчас в вереске? Найдут ли его там утром? Как встретит она эту перемену в ее жизни? Стойко, конечно, хотя и будет страдать.
Однако хотя я отчаянно сопротивлялся разрушению нашего драгоценного атома общества, я чувствовал, что где-то в глубине души страстно желал продолжения этого удивительного путешествия. Не то чтобы моя потребность в привычном человеческом мире могла хоть на минуту оказаться побежденной элементарной тягой к приключениям. Я был слишком домашним человеком, чтобы искать на свою голову серьезных опасностей ради них самих. Но робость была преодолена ощущением возможности, предоставленной мне судьбой, исследовать не только глубины физической вселенной, но и узнать, какая роль отведена жизни и разуму среди звезд. Мною овладела живая жажда, не жажда приключений, а жажда выяснить роль человека или любых других человекоподобных существ в космосе. Это наше домашнее сокровище, этот искренний и весенний цветок у шумной дороги современной жизни только побуждал меня с радостью принять это странное приключение; ведь я мог выяснить, что вся вселенная была не только сгустком пыли и праха с разбросанной тут и там застоявшейся жизнью, но что на самом деле за иссушенной помойкой скрывался мир цветов?
Был ли человек действительно, как он иногда этого хотел, передовым бастионом растущего космического духа, по крайней мере в его временном аспекте? Или одним из миллиона таких бастионов? Или, быть может, человечество не более значит во вселенной, чем крысы в кафедральном соборе? И что есть настоящее назначение человека – власть, мудрость, любовь или служение или все сразу? Или что сама идея назначения, цели бессмысленна в отношении космоса? Я найду ответ на эти важные вопросы. И еще я должен научиться видеть чуть более ясно и смотреть чуть правильнее (так я решил для себя) в лицо того, кому мы адресуем свои молитвы.
Я уже не казался самому себе изолированным индивидуумом, жаждущим возвышения, я скорее был уже посланником человечества – нет, исследовательским органом, пробным зондом, отправленным людьми, чтобы установить контакт с их сородичами в космосе. Я должен любой ценой продолжать свое путешествие, даже если это будет означать преждевременный конец моей простой земной жизни, и моя жена и дети останутся без меня одни. Я должен идти вперед; и как-нибудь, когда-нибудь, может быть даже спустя несколько столетий межзвездных странствий, я должен вернуться.
Вспоминая это состояние восторженности сейчас, когда я уже действительно вернулся на Землю после удивительнейших приключений, я ужасаюсь контрасту между духовным сокровищем, которое я жаждал передать моей цивилизации, и незначительностью моего реального вклада. Эта неудача, наверное, вызвана тем, что хотя я и принял этот вызов, но принял его с тайными оговорками. Теперь я признаю, что страх и жажда комфорта затуманили мою волю. Моя решимость, столь ярко выраженная, оказалась на самом деле слабой. Моя робкая храбрость часто уступала место тоске по родной планете. Снова и снова во время скитаний посещало меня чувство, что из-за робости и обыденности своей натуры я пропускаю самые важные аспекты событий.
Из всего того, что мне довелось пережить в своих странствиях, мне тогда была понятна только малая доля; и потому, как я расскажу позже, моим природным способностям понадобилась помощь существа сверхчеловеческого развития. Сейчас, оказавшись снова на родной планете, где эта помощь более недоступна, я не могу восстановить той проницательности, какой мне удавалось достичь ранее. И потому мой рассказ, повествующий о самом далеком из всех человеческих странствий, оказывается не более достоин доверия, чем болтовня любого ума, потрясенного событиями, что выше его понимания.
Но вернемся к моему повествованию. Не знаю, сколько времени я провел в дебатах с самим собой, но вскоре после того, как я наконец принял решение, абсолютная тьма оказалась снова расцвечена звездами. По всей видимости, я остановился: звезды были видны во всех направлениях, и они нормального цвета.
Однако со мной произошло нечто странное. Скоро я обнаружил, что, едва пожелав приблизиться к какой-нибудь звезде, могу лететь к ней, причем со скоростью, значительно превышающей скорость света. Что, как мне отлично известно, было физически невозможно. Ученые убеждали меня, что движение быстрее света бессмысленно. В связи с чем я решил, что мое движение было скорее мысленным, чем физическим феноменом, что мне предоставлена возможность занимать точки обзора одну за другой без каких-либо физических средств передвижения. Мне также казалось очевидным, что свет от звезд теперь не был обычным, физическим светом: я заметил, что мое новое – и весьма быстрое – движение никак не сказывалось на видимых цветах звезд. Как бы быстро я ни перемещался, они сохраняли свои алмазные оттенки, хотя казались будто бы ярче и резче, чем в обычном видении.
Едва обнаружив эту мою новую способность перемещаться, я принялся лихорадочно пользоваться ею. Я говорил себе, что отправился в астрономическое и метафизическое исследовательское путешествие; но моя тяга к Земле уже искажала свободность поиска. Она направляла мое внимание на поиски планет, особенно земного типа.
Я наугад взял курс на одну из самых ярких ближайших звезд. Я летел так быстро, что некоторые менее яркие, но более близкие светила проносились мимо, как метеоры. Я подлетел очень близко к огромному солнцу, не чувствительный к его жару. На его буйствующей поверхности я мог видеть своим чудесным зрением группу больших темных солнечных пятен, в каждое из которых могла поместиться дюжина таких планет, как Земля. Вокруг диска звезды выступали протуберанцы хромосферы, похожие на огненные деревья, на перья, на доисторических чудищ, порхающих или ходящих на цыпочках, по сравнению с которыми все земные существа показались бы просто крошечными. А еще далее тянула свои щупальца в темноту бледная корона. Огибая звезду по гиперболе, я пристально высматривал планеты, но безуспешно. Я поискал еще раз, тщательно, меняя галсы, прочесывая пространство ближе и дальше от звезды. На дальних орбитах такой маленький объект, как Земля, можно было запросто не заметить. Я не нашел ничего, кроме метеоров и нескольких незначительных комет. Это еще сильнее расстроило было меня, потому что эта звезда оказалась очень похожа на привычное Солнце. Втайне я надеялся не просто отыскать какую-нибудь планету, а конкретно Землю.
Я снова устремился в океан космоса, направляясь к другой недалекой звезде. И снова меня ждало разочарование. Я достиг еще одного светила. Оно тоже было лишено тех зерен, что ютят в себе жизнь.
Теперь уже я метался от звезды к звезде, подобно брошенной собаке в поисках хозяина. Я метался из стороны в сторону, пытаясь отыскать солнце с планетами, среди которых оказался бы мой дом. Я обыскивал звезду за звездой, но каждый раз с нетерпением отправлялся дальше, сразу определяя, что они были слишком большими, слишком слабыми или молодыми, чтобы быть земным светилом. Некоторые из них были разросшимися красными гигантами диаметром больше орбиты Юпитера; другие, поменьше, но более заметные, светили ярче тысячи солнц и были голубого цвета. Мне говорили, что наше Солнце было обычной звездой, но мне попадалось значительно больше гигантских младенцев, чем вполне плотных, желтоватых,
