сесть на пакетбот, идущий в Кале.
— Должно быть, они нашли очень убедительные аргументы — я имею в виду сыновей, — сказал Пауэрскорт, испытующе глядя в глаза леди Люси.
— В тот день аргументами были не слова, а пистолеты. Говорят, отец так и не простил сыновей до конца жизни. Впрочем, это не важно. Теперь Капальди — они родом из Италии. На вид убежденные католики, водят дружбу со всей этой компанией из Бромптонской молельни.
Перед мысленным взором Пауэрскорта вдруг встала комната Кристофера Монтегю на Бромптон-сквер — пустые книжные полки, пустые шкафы, труп хозяина с ужасными ранами на шее — всего в какой-нибудь сотне ярдов от католического храма.
Леди Люси помедлила.
— Значит, остаются Декурси и Пайпер, — сказал Пауэрскорт, готовясь услышать какое-нибудь шокирующее откровение. — У кого из этих двоих более интересное прошлое?
— У Декурси, Фрэнсис. У Эдмунда Декурси.
Внезапно Пауэрскорт вспомнил, как Люси рассказала ему одну историю — это было, когда он расследовал смерть принца Эдди, герцога Кларенсского и Авондейлского. В той сказке фигурировали влюбленный юноша, его мать и — его мертвая жена у подножия лестницы, ведущей в ее сад.
— Ты наверняка знаешь, Фрэнсис, что в роду Декурси три ветви.
Пауэрскорт этого не знал, но энергично кивнул в знак подтверждения.
— Одни живут в Кумбрии, — продолжала леди Люси. — Огромное поместье, куча денег, занимаются только охотой да рыбалкой… в общем, с ними все понятно. Потом есть ноттингемширские Декурси, сделавшие бешеные деньги на угле. А теперь самое любопытное, Фрэнсис: Эдмунд Декурси говорит, что он из ноттингемширских Декурси. Но это не так. Он совсем из другой ветви рода.
Пауэрскорт представил себе род Декурси в виде железнодорожной схемы, расползшейся по всей Англии, — красные линии, соединяющие Кумбрию с Ноттингемширом. Возможно, с пересадкой в Йорке.
— Так откуда же он? — спросил Пауэрскорт. — И почему лжет о своем происхождении?
— Почему он лжет, я могу только догадываться, — ответила леди Люси, пытаясь, по примеру своего мужа, строго придерживаться фактов. — Но родом он из Норфолка. Норфолкские Декурси столетия жили в огромном доме поблизости от моря, недалеко от Кроумера. Но сейчас они разорены. Отец Эдмунда Декурси, Чарлз Уиндем Декурси, сбежал на юг Франции с какой-то тамошней жительницей. Он бросил в Норфолке троих детей — старшего, Эдмунда, и двух его сестер. Потом этот Чарлз Декурси прижил еще двоих с француженкой. Когда он умер, обнаружилось, что он промотал большую часть семейных капиталов. То, что осталось, поделили между английской ветвью, включая мать Эдмунда, и французской семьей. Но остались там сущие крохи. Большой дом закрыт. Теперь в нем никто не живет. Эдмунд же занялся искусством.
У леди Люси было грустное лицо: ведь за этим сухим отчетом о разделенной надвое семье крылось столько душевных терзаний.
— А где сейчас его мать и сестры?
— Они за границей. Жизнь там гораздо дешевле.
Пауэрскорт задал вопрос, который напрашивался сразу.
— Но зачем Эдмунду лгать о своей семье? Разве зазорно жить за границей? Люди то и дело ездят на юг Франции или в Италию. И потом, может ли его мать вольготно чувствовать себя во Франции, где она постоянно рискует наткнуться на любовницу своего мужа в булочной, парикмахерской или еще где-нибудь?
— На юге Франции вообще-то довольно просторно, — заметила леди Люси. — Думаю, парикмахерских там на всех хватит.
— В Норфолке у этой семьи наверняка было много картин, — сказал Пауэрскорт. — Эдмунд мог войти в мир искусства, чтобы сбыть их за хорошую цену. Получив таким образом достаточно денег, он сможет вернуть семью обратно домой.
— Но это еще не объясняет его лжи, — заметила леди Люси.
— Или, — продолжал Пауэрскорт, быстро перебирая в уме факты, накопившиеся за время расследования гибели Кристофера Монтегю, — предположим обратное. В норфолкском доме нет картин. Декурси нанимает художника для изготовления фальшивок. Может, это вообще член его семьи — вдруг одна из сестер не понаслышке знакома с кистями и краской? Или какая-нибудь разочарованная местная знаменитость, которой позарез нужны деньги. Каждый раз, пересекая Ла-Манш, чтобы увидеться с семьей, Декурси привозит обратно партию подделок — прячет их на дне чемодана, среди принадлежностей для рыбной ловли, да мало ли где еще. Кто-нибудь знает, куда именно уехали мать и сестры Декурси?
Леди Люси помедлила, прежде чем ответить. Ей смутно помнилось что-то необычное.
— Корсика, — наконец сказала она. — Северная Корсика. По-моему, местечко называется Кальви.
— Кальви? — отозвался Пауэрскорт и вдруг вспомнил, как Джонни Фицджеральд рассказывал ему о большом коробе с картинами, принесенном в Галерею Декурси и Пайпера. Какими были его точные слова? «На нем стоял обратный адрес — то ли Кальви, то ли Гальви, что-то в этом духе».
Он поднял валявшийся на полу атлас и принялся лихорадочно листать его. Ирландия — не то. Шотландия — не то. Франция — вот оно! Под ее южным побережьем была Корсика — ее северная оконечность, как палец, указывала на итальянскую Ривьеру. А у залива на этой северной оконечности находился городок Кальви.
Он показал карту леди Люси и улыбнулся ей.
— Мы отправляемся в путешествие, — сказал он. — Что ты знаешь о Корсике, Люси?
Леди Люси задумалась.
— Горы, — сказала она, — огромные горы. Дикие берега, по-моему. И еще, — при мысли о поездке на этот гранитный остров она слегка содрогнулась, — междоусобные войны, бандиты, кровная месть, убийцы.
15
«Помещение снято, — гласила телеграфная депеша. — Угол Пятой авеню и Пятьдесят шестой улицы. Места хватит на большую выставку».
Уильям Аларик Пайпер с восторгом потер руки. Наконец-то его агенту в Нью-Йорке удалось подыскать для них пристанище, и теперь оно будет превращено в картинную галерею. Венецианцы, которые сейчас демонстрировались на верхних этажах неблагодарным и чересчур, на взгляд Пайпера, прижимистым лондонцам, отправятся на другой берег Атлантики. Что ж, подумал он, ведь Америка была открыта как раз примерно в эпоху Тициана, если не в эпоху Джорджоне. Возможно, во время своих путешествий они даже встречались с Америго Веспуччи. А теперь всех их ждет плутократическое воссоединение на Пятой авеню. Он стал читать дальше.
«Еще один миллионер выехал. Прибывает завтра. Отель „Пикадилли“. Зовут Корнелиус П. Скотман. Сделал деньги на дешевых универмагах. Одинокий. Религии не любит. Не предлагать распятий, Мадонн, Благовещений, картин в темных тонах, Рембрандта, Караваджо. Только женщин, лучше раздетых. Мое почтение. Кемпински».
С последним миллионером у Уильяма Аларика Пайпера возникли трудности. Он пригласил Льюиса Блэка на обычную ознакомительную экскурсию по Национальной галерее, потом на уикэнд в шикарный загородный дом и под конец — на круг почета по своей собственной выставке. Очень может быть, с горечью думал Пайпер, что Уильям Маккракен слишком уж прислушивается к мнению старост Третьей пресвитерианской на Линкольн-стрит в Конкорде, штат Массачусетс. Может быть, его жена слишком категорична в оценке уместности или неуместности картин. Но он по крайней мере хоть что-то говорит! В отличие от него, Льюис Блэк почти не раскрывал рта. В Национальной галерее — а они провели там битых три часа — он произнес ровно два слова перед картиной Тернера. «Неплохой закат», — обронил он.
