Сама изумленная тем, что делает, Хелн села на коня Корри, и всезнающие перчатки умело и ловко ухватились за поводья. Она думала, что сможет вспомнить дорогу к границе, но сомневалась, что ей придется это делать. Если твердо держать в уме свои желания, то во всем остальном можно будет полностью положиться на перчатки.
Когда она проезжала на лошади мимо своих недавних похитителей, Корри сказал Бимоуду:
— Ты… Ты надутый идиот. И тебе взбрело в голову сказать ей, чтобы она захватила с собой меч!
— Ну что ж, если бы ты не был так занят рассматриванием ее платья, ты бы мне, конечно, напомнил об этом! — парировал Бимоуд.
Хелн едва не улыбнулась. Может быть, это платье все-таки принесло ей какую-то пользу.
Глава 14. Пленники
Джон Найт лежал на набитом соломой тюфяке и смотрел, как Герта, его лопоухая сиделка, наливает ему черпаком суп. Чудесным образом его раненая рука и сломанный палец совершенно срослись, словно бы ими занимались лучшие хирурги Земли. Должно быть, здесь отчасти не обошлось без магии, подумал он уныло. Он, который всегда и всюду заявлял, что магии не существует на свете, даже перед горой свидетельств, утверждающих совершенно противоположное — он своим выздоровлением был обязан магии!
Это напомнило ему о Шарлен, его остроухой жене, а теперь его вдове, из другого измерения. Чудесная милая Шарлен! Она верила в магию, и теперь он знал, что она была права. У нее от него были чудесные сын и дочь. Если бы только ему не пришлось тогда покинуть ее! Но если бы он остался с ней дольше, ее жизнь тоже оказалась бы подвергнута опасности, а он не мог этого вынести, поэтому он и ушел. Он сделал это с глубоким и не исчезавшим с тех пор сожалением, но он никогда не сомневался в необходимости этого. Он не мог возвратиться к ней, пока судьба королевы Зоанны была неизвестна и пока был жив второй муж Шарлен, Хэл Хэклберри.
Герта протянула ему серебряную миску с красивой чеканкой и ложку с самой изысканной отделкой. Он взял их, снова удивившись тому, как чудесно действует его рука. Ему также очень нравилась движущаяся картинка на миске: когда ложка приближалась к миске, лицо на ней улыбалось. Это казалось настоящим изменением изображения, а не просто иллюзией. Какими же удивительными мастерами и умельцами были эти люди! Он не спеша глотал бульон, по-настоящему оценив его чудесный вкус и аромат.
Герта улыбалась, глядя на него сверху вниз. Ее такие большие уши, прикрывающие по обеим сторонам лицо, были похожи на уши щенка. Такие нежные глаза, такое милое лицо, хотя и с большим щелевидным ртом. В ней было всего три фута роста и, будучи слегка полноватой и коренастой, она имела вид женщины-гнома.
— Ты хочешь хлеба?
— Спасибо, Герта. Да, пожалуйста. — Он наблюдал, как она пересекает комнату, стены которой были из цельного камня, а обстановка напоминала обстановку небольшого уютного домика-коттеджа. Она отрезала ему от буханки большой ломоть хлеба, использовав большой зазубренный нож. Он заметил, что его ручка тоже была богато украшена.
— Герта, не принесешь ли ты мне и нож? Она принесла его, доверчиво протянув его вместе с толстым куском хлеба. Он впился зубами в его корочку, наслаждаясь грубоватым вкусом овса и каравайных семян с небольшим привкусом пиццы. Ручка ножа была выполнена в форме серебряного змея, его хвост продолжался и на лезвии ножа. Когда он дотронулся до кончика рукоятки, глаза змея тоже задвигались, чтобы проследить за его движением. Он знал, что это всего лишь магия изображения, но это было слишком сверхъестественно. Как же им удается оживлять эти вырезанные и вычеканенные фигуры?
— Вы называете себя людьми змея, Герта?
— Да, это так, Джон Найт.
Но все остальные неизбежно будут звать их лопоухими. Он подумал о своей необыкновенной удаче. Раненый, плывущий вниз по реке к тем невероятным водопадам, которые, казалось, падали в совершенно черный, заполненный звездами космос. Они приближались все ближе и ближе, эти водопады, и он греб, чтобы спасти свою жизнь. Затем и вода и его плот и он сам падают, снова плывут, выплывают на поверхность, и вот… он уже здесь. Это был другой мир, другое существование, отличающееся как от Земли, откуда он был родом, так и от мира, который был населен остроухими людьми, считающими странными людей с круглыми ушами. Он обнаружил, что находится на плоту на совершенно другой реке, а кругом поют птицы и понял, что какая-то сила доставила его сюда. Какая-то атомная сила, такая же, как та, которая была высвобождена при взрыве артиллерийского снаряда, который забросил его и несколько человек из его команды в почти сказочный мир магии и остроухих людей. Это случилось странным и непонятным образом. Эта дыра, этот провал в реальности. Провал каким-то непонятным образом забросил его сюда.
Он снова подумал о Зоанне, рыжеволосой королеве Рада, которая околдовала его магией, хорошо известной на Земле: магией сексуального влечения. Он подумал о том, какой злобной она была, как она убивала и уничтожала хороших добрых людей без всякой совести и во всех отношениях была жутким монстром. Но он долго не мог оценить по достоинству эту ее сторону, будучи очарован той ее единственной гранью, стороной, которую она показывала только ему одному: ее красотой и ее влечением к нему. Как же глупо он был обманут лестью, как же одержим вожделением к ее телу — вожделением, которое она всячески поощряла и поддерживала в нем. Он намеренно забывал обо всех свидетельствах ее истинной природы в течение неопределенно долгого срока; теперь ему было стыдно вспоминать об этом.
В конце концов, он попытался ее уничтожить, уже тогда, когда его чудесный сын Келвин от милой Шарлен сражался за то, чтобы освободить королевство от ее власти. Он чувствовал и ему казалось, что он уничтожил ее, но все же он не был в этом уверен. Но он по крайней мере попытался это сделать! Если это никак не компенсировало его длительное пребывание не на той стороне, то все же это было лучше, чем ничего. Он все еще многим был обязан тому миру, хотя понятия не имел, как сможет отдать свой долг. Все это теперь было очень далеко, в другой жизни и, возможно, лучше всего было бы позабыть об этом.
Джон обмакнул в суп кусок хлеба и стал высасывать из него жидкость.
— Ты знаешь, Герта, сегодня я уже почти здоров.
— Да, твои разум и тело исцелились.
— Разум? — Что могла она знать о его бурных внутренних сомнениях.
— Ты был безумен.
Неужели? Он попытался вспомнить. В его сознании возникали беспорядочные образы. Словно картинки, мелькающие на телевизионном экране, пока его разум дремал, время от времени просыпаясь. Может ли он придать им какой-то смысл, если попытается расположить их в хронологическом порядке?
Падение в Провал, вниз, вниз, целую вечность. Затем, каким-то образом, он уже не падал, он парил в звездном море. Дрейф без направления, без ориентации. Это странное ощущение, наполнившее его сознание, сделавшее его сумасшедшим? Отрывочные мысли: как глупо скитаться через этот Мальстрем без карты! Поэтому он где-то достал карту или сам ее выдумал и нацарапал не ней маршрут. Маршрут к Мувару. Это имело так мало смысла, даже в его безумии, что он все смеялся и смеялся, но, тем не менее, двигался по этому обозначенному маршруту, который теперь превратился в мерцающую впереди в тумане ленту. Лента превратилась в поток света или темноты и течение понесло его вдоль него, пока тот не стал слишком быстрым, и Джон был выброшен на другой уровень безумия.
Он карабкается вверх по скользкому склону. Неожиданно понимает, что на самом деле это панцирь черепахи, такой большой, как и галапагосская. Или еще больше. Но ведь это совсем не та черепаха, на которой покоится мир. Неправильная мифология. Возможно.
Бежит, падает, снова ранит свою и так сильно израненную правую руку. Эта рука была ужасным образом искалечена, из нее сочилась и капала кровь, она все нарастающими волнами посылала импульсы боли. Деревья, кусты, скалы. Бежит, бежит, бежит.
Падает, падает, падает. Боль. Что-то длинное, серебристое.
Веревка? Он вытянул вперед левую, не пораненную руку. Громкое шипение, и веревка начинает
