человека в смертельной опасности. До одного года лишения свободы.
– Нет, я не тот парень, – Сытов надвинул поглубже на глаза свою ковбойскую шляпу. – Почему оставление? Почему в опасности? Она умерла, я знаю. Где могила? Ведь где-то здесь ее похоронили.
– Не хоронили ее, – нырнул мужик, оставив Сытову свой зад.
– Скажи, что ты там потерял? – заорал Сытов и тоже повторил надоевший маневр, оказавшись вниз головой в темном тоннеле. Он забыл придержать шляпу, и она свалилась вниз, мелькнув ковбойскими, дорогими полями.
– Вот, бляха-муха! Это ты теперь потерял! – вынырнул мужик. – Шляпа-то, небось, дорогая. Я такую в столице видел, четыреста баксов стоила.
– Триста пятьдесят.
– Вот. Здрасьте вам. Теперь мои пельмешки еще и шляпой накрыло.
– Какие такие пельмешки?! – пробормотал Сытов и снова свесился в колодец.
– Холодильник у меня дома накрылся. Подпол картошкой забит, а погреб в процессе строительства. Вот я в колодец-то свои запасы и спустил, вместо холодильника. Ведерко привязал к веревочке, сложил в него пельмешки, молоко, масло. Эх, бляха муха! Веревку-то в руках не удержал! Упала веревка. Вот и думаю теперь как задачу решить. Баба моя меня не поймет.
– Удочка у тебя есть?
– Гениально! – радостно подпрыгнул мужик. – Гениально! Что-нибудь да на крючок поймаю! Может быть даже веревку! А девку твою не хоронил никто. Живая она была.
– Ты что-то путаешь. Вспомни, девушка была темнокожей.
– Ничего я не путаю. Именно потому, что девушка была темнокожей. Ее Степаниха нашла, в траве. Испугалась, смерть как. Говорят, потом ее всей больницей районной выхаживали, кровь сдавали. Девка московской оказалась, и звали ее Катька. Думали, помрет, только выжила она, выкарабкалась, и в Москву уехала. Шабашнику тому пятнадцать лет дали, а парня, который ее привез и помирать бросил, так и не нашли.
Сытов развернулся и побежал к машине. Он мчался, уносил ноги, улепетывал, будто за ним гналась стая голодных волков. Если бы было возможно, он выпрыгнул бы из собственной шкуры и побежал впереди себя, оставив этого гнусного, ничтожного, тяжеловесного типа далеко позади. Паника хлестала его по пяткам. Паника, страх, и дикий ужас. Статья сто двадцать пятая, до одного года лишения свободы. Кэт не умерла тогда. Он ошибся, свалял дурака. Совершил преступление.
– Эй, ты мне баксы обещал! – послышалось сзади.
Сытов вдруг подумал, что этим бегством он выдает себя с головой. Он остановился, обернулся и, стараясь казаться спокойным, крикнул в ответ:
– У едреней Фени заберешь свои баксы!
Сытов рванул с места не сразу, как его подмывало. Он очень не хотел, чтобы его бегство выглядело как... бегство. Сытов сидел в салоне, тупо глядя в зеркало заднего вида. Он заметил, как мужик куда-то торопливо пошел, почти побежал, наверное, за удочкой.
Больше всего Сытов сейчас жалел, что бросил курить. Он достал из кармана маленькую плоскую фляжку и отхлебнул из нее коньяку. Подумал, и отхлебнул еще. Иначе он не справится.
Он привык, что Катька умерла, а теперь придется привыкать к тому, что она жива. Придется привыкать, что он не просто негодяй, он – преступник. Сытов залпом допил свой коньяк и решил, что несмотря ни на что, нужно продолжать жить.
Это здорово, что она осталась жива. Скорее всего, уже замужем и нарожала детей. А он... он, действительно, наверное, сходит к психоаналитику, помирится с Ликой и, может... усыновит ребенка. Баба Шура всегда говорила, что нет такого греха, который нельзя было бы искупить.
Сытов завел мотор и поехал тихонечко через пролесок, по пыльной, плохо накатанной дороге. Вдалеке вдруг заметил знакомый, цветастый халат. Мужичок бежал в обратном направлении с длинной удочкой в руках. Сытов улыбнулся. Нужно продолжать жить. Где-то в бардачке валялся дорогой цифровой фотоаппарат. Он достал его, подождал, когда мужик закинет удочку в старый колодец, и сфотографировал забавную картинку.
Когда-нибудь он повеселит друзей. Когда они у него будут. Ведь нужно же как-то продолжать жить!
Наверное, алкоголь ударил в голову, потому что на обратном пути Сытов решил завернуть в Волынчиково, навестить могилу бабы Шуры и ее избушку.
Могилу он отыскал с трудом: она заросла травой, крест провалился, перекосился, так как земля просела, и некому было этой проблемой заняться. Сытов подумал, что обязательно закажет роскошный памятник, может быть, даже построит часовенку. А пока он нарвал в лесу каких-то цветочков – желтых, синих, пронзительно оранжевых (про них Катька говорила «огоньки») и закидал ими то место, где была могила.
К избушке он подъехал по бездорожью со стороны поля, не заезжая в деревню, чтобы не вызывать излишнего любопытства местных жителей.
Замок был сбит, дверь открыта. Это не очень удивило Сытова. Прошло столько лет, а он ни разу не приезжал сюда. Наверняка в деревне есть свои бомжи. Несмотря на то, что солнце палило во всю, в избушке было прохладно. Наверное, потому что ставни были закрыты. Сытов со стороны сеней открыл одно окно, с трудом отодрав заржавевшие крючки. Лишившись поддержки, створки ставен перекосились, и Сытов так и оставил их висеть набекрень. Наглый дневной свет залил убогое нутро избушки. Сытов сделал шаг в комнату, присвистнул и замер.
Возле старой продавленной кровати валялись окровавленные бинты. На покосившемся некрашеном столике были вперемешку навалены лекарства, бинты и продукты: соки, хлеб, еще какие-то пачки и пакеты. Там же стояли две оплавленный свечки и ржавый ковшик с несвежей водой на дне. В воздухе витал дух болезни, страдания, внезапного бегства и... любви на скорую руку. Грязные простыни, подушка и ветхое одеяло были так сбиты, как в одиночку их не собьешь. Для этого нужна страсть и немножко безумия.
«Ну и вертеп», – усмехнулся про себя Сытов.
Листочек с рисунком, висевший над старой кроватью, исчез.
– Ну и вертеп, – повторил Сытов, на этот раз уже вслух.
На полу лежали какие-то «корочки». Сытов поднял и раскрыл красную книжицу. Это было удостоверение младшего лейтенанта милиции Белова Максима Викторовича. С фотографии смотрел чернявый молодой парень.
Сытов сунул удостоверение в карман. Приедет в Москву, сдаст в милицию. Пусть растяпа Белов получит свои документы назад. Нужно спешить делать добрые дела, ведь нет такого греха, который нельзя было бы искупить. Он вышел на улицу и, щурясь от яркого солнца, стал обходить покосившийся дом.
...Старая бочка с дождевой водой стояла странно криво на странно взрыхленной земле. Сытов голову мог дать на отсечение – здесь кто-то недавно копал. Вот место, куда землю бросали, а потом перекидали обратно. Рядом валялись две сломанные лопаты. Сытов свалил бочку набок, откатил в сторону, и начал копать ржавым обрубком лопаты.
Когда он наткнулся на череп, он даже не испугался и ничуть не удивился. В черепе была дырка – от пулевого, и это тоже почему-то показалось ему неудивительным. Там были и другие косточки, а еще металлический ящик – пустой, со сбитым замком. Сытов расхохотался, схватился за голову и сам себе сказал: «Идиот!»
Кто-то его обскакал. Недавно, на днях, судя по свежей земле. Клад все-таки был. Сытов быстренько закопал находки, перекатил обратно старую бочку и водрузил ее памятником на «могилку».
Мысли метались как зайцы: серые вперемешку с белыми.
Нужно забыть про эту историю, слишком много несчастий она принесла. Кто-то завладел его кладом, и пусть. Не надо пытаться вернуть сокровища. Жил без них, проживет и дальше!
Непременно нужно найти этого милицейского хмыря – Белова Максима Викторовича. Сытов найдет способ надавить на него и заполучить то, что принадлежит ему по праву.
