– Ну вот, – загоготал «бухгалтер», – а ты говорил, здесь твоя женщина и ты готов умереть за нее. Ну? – Он снова ткнул его пистолетом. – Ты кто?!
– Кэт! Прости меня! – Мужик, похожий на Сытова, грохнулся на колени и лбом ударился в пол, застыв в позе намаза.
Катерина равнодушно отметила, что руки у мужика связаны сзади резиновым шлангом-удавкой, а на затылке, пробиваясь сквозь белые волосы, возвышается огромная лиловая шишка.
Наверное, это все-таки Сытов.
Он растолстел, постарел, утратил свой лоск и стал совсем не тем Сытовым, которого она знала.
Наверное, это все-таки Сытов, но ей наплевать.
Скорее бы все это закончилось – хорошо или плохо, плохо или хорошо. Лучше бы плохо, потому что Мат-Мат все равно погиб в перестрелке. Нет, лучше бы хорошо, потому что вдруг он все-таки жив и ему некому будет возить передачи на зону.
– Слушай, – веселился «бухгалтер», – а пожалуй, ты со своим весом гиппопотама сослужишь мне добрую службу. – Он сильно пнул Сытова в бок. Сытов хрюкнул, повалился на бок, но удержался, и, оторвавшись от пола, посмотрел на Катерину глазами раненого медведя. – Ты выбьешь для меня дверь а спальне! – захохотал «бухгалтер». Он снова пнул Сытова, но тот удар выдержал, тяжело поднялся с колен и почему-то тщательно осмотрел свои джинсы.
Катерина усмехнулась. Без всякого сомнения – это Сытов. Только он мог позаботиться о чистоте брюк, стоя под дулом пистолета.
– Я готов умереть за тебя, бэби!
– Не надо, Сытов. Я не хочу, чтобы из-за меня умирали.
«Бухгалтер» с интересом на них посмотрел.
– Так все-таки, господа, вы знакомы! И, кажется, очень давно не виделись. Но...
– Ты сможешь простить меня, Кэт?
Как он попал сюда? Как сказать ему, что ей не нужно его раскаянье, что ей все равно?
– Ничего не было, Сытов! Все сгорело. Красный петух, понимаешь?! – Она засмеялась.
– Кэт, я брошу свою жизнь к твоим ногам. Я уйду с телевидения, я начну все с начала, я буду свободен, я буду только твоим!
– Катерина Ивановна уже согласилась жить со мной! – пискнул со своего стула-модерн Март Маркович.
– Кэт!
– Мне не нужна твоя жизнь, Сытов. И ты мне не нужен.
– Кэт!
– Катерина Ивановна согласилась...
– У-у-у! Да у вас тут любовный треугольник! Забавно. Но времени мало. Вниз, боров! Ты должен высадить дверь.
– Я никуда не пойду! Кэт!
– Сытов, делай то, что он говорит, и не дергайся, на столе граната!
– Кэт! Мы же любим друг друга!
– Сытов, – захохотала Катя, – ты же слышал, я согласилась жить с Мартом Марковичем!!! Умоляю тебя, выбей дверь, ну что тебе стоит! Пусть этот ублюдок заберет все, что захочет!
«Бухгалтер» ткнул его в бок пистолетом, Сытов сморщился, как ребенок, которому сделали больно, и который силится не заплакать. Он развернулся, ссутулился и начал спускаться.
– Сытов! – крикнула Катя. – Ты ни в чем не виноват, Сытов! Ты же думал, что я умерла. Живое живым, мертвое мертвым!
По радио заиграла веселая музычка. В других квартирах под нее, наверное, пекли вкусные пироги.
Дверь оказалась крепкой. Сытов разбежался и снова ударил ее плечом. Косяк затрещал, но выдержал. Предстоял последний, решающий удар. Эх, если бы только у него не были связаны руки! Он бы в последний момент отвернул от двери и всей своей стодвадцатикилограммовой тушей навалился бы на этого хлипкого Алексея Викторовича Антонова. Он не успел бы выстрелить. Сытов бы выхватил у него пистолет.
Антонов стоял со стороны кухни и контролировал все его действия, держа на прицеле.
Все это напоминало дурной сон, причем, с жуткого похмелья, потому что после удара очень болела голова. Все было дико, страшно, нелепо, и даже немножко смешно: Катька с рассеченной щекой, прикованная к батарее, Март, привязанный к стулу, граната на столе, он сам со связанными руками, этот Антонов с пистолетом, нацеленным на него, а особенно то, что Катька собирается жить с Мартом Марковичем.
Он проснется и обязательно расскажет сон Лике. Лика посмеется и процитирует Ахматову, что «ничего нет скучнее чужих снов и чужого блуда».
Сытов отошел подальше от двери, чтобы получше разбежаться.
– Слышь, Робинзон, а что, ключом воспользоваться нельзя? – спросил вдруг Сытов. Спросил просто так, чтобы не быть пешкой, чтобы этот гад знал, что он тоже полноправный участник этой истории, а не слюнтяй, которого можно вырубить ударом по голове.
– Ух ты! – деланно восхитился Робинзон. – Да ты тут типа в курсе всего?! Ну что ж, ты первый в очереди на тот свет. Уж извини! – Он поиграл пистолетом и приказал: – Вышибай дверь!
Сытов понял, что глупо было раскрывать карты перед врагом. Сейчас он сделает свое дело, и его пристрелят в Катерининой спальне.
Он разбежался и вложил в удар все отчаяние. Косяк затрещал, дверь распахнулась. Сытов влетел в спальню и, увидев, что снова летит в зеркало, упал на колени и поехал по скользкому полу, по пути схватившись за кресло-качалку. Он отметил, что это очень хорошее, дорогое кресло и что у Катьки отменный вкус.
В спальне зажегся свет. Тип, по прозвищу Робинзон кинулся к комоду. Он так алчно и страстно схватил какой-то мешочек, что Сытов подумал – сейчас он ничего не видит и не слышит. У урода трясутся от нетерпения пальцы, а пистолет он положил на атласное покрывало. Если бы только не были связаны руки! Сытов вцепился бы в это тонкое горло, насладился бы хрипами и конвульсиями, он выдержал бы все до конца, пока тело бы не обмякло. Потом он пошел бы и кинул его к Катькиным ногам, как кидали, наверное, первобытные мужики трупы врагов к ногам своих женщин.
Сытов попробовал на крепость резинку, стягивавшую руки. Она больно врезалась в запястья.
Робинзон, наконец, развязал кожаный мешок и вытряхнул на кровать миллион сверкающих искр.
– Есть! – заорал он. – Есть! Наконец-то они мои! – Он схватил эти искры в пригоршню и уткнулся в них лицом.
«У меня связаны руки, зато свободны ноги, – подумал Сытов. – У меня сто двадцать килограммов, а у него, наверное, нет и семидесяти».
Он долго думал, потому что Робинзон оторвал лицо от сокровищ, ссыпал их на кровать, и взял пистолет.
– Извини, – сказал он и прицелился Сытову в лоб. – Ты сам виноват.
Терять было нечего. Сытов со всех сил толкнул кресло-качалку ему в ноги и одновременно с тем, как он выстрелил – пригнулся. Сытов сделал это так ловко, будто всю жизнь репетировал этот трюк. Пуля просвистела над ухом настолько рядом, что волосы шевельнулись, и щека ощутила тепло. Кресло оказалось довольно тяжелым и ударило Робинзона в пах. Секунды хватило Сытову, чтобы вскочить на ноги и успеть до второго выстрела со всего маха пнуть Робинзона по руке, сжимавшей пистолет. А потом снова пнуть – в солнечное сплетение, и еще – в челюсть, так, что голова дернулась на тонкой шее, и в позвонках что-то хрустнуло, Робинзон захрипел, закатил глаза и затих.
– Все, – сказал Сытов вслух. – Я сделал это. Я сделал это! – заорал он во всю глотку. – Кэт! Я убил его! У-уби-ил! – Он пропел последнее слово.
Робинзон лежал на полу, и не было никаких сомнений, что после таких ударов он мертв.
– А все потому, – как безумный прошептал Сытов, – что у меня отличных сто двадцать килограммов живого веса! Как здорово, что на яйцах я так и не похудел!
