издали почти неотличимый от настоящего.
Заметив Зацаренного, дед направил муляж автомата в его сторону.
– Тра-та-та-та! Да таких, как ты, я бушлатом по зоне гонял! Лицом к стене! Руки за голову! Ноги на ширине плеч!..
Судя по отсутствию у Гены реакции, он прекрасно знал сумасшедшего старика. Поднявшись на четвертый этаж, Цаца остановился перед ободранной дверью и вдавил пластмассовую пуговку звонка.
Из квартиры донесся всплеск детского плача, но его тут же перекрыл резкий звон оплеухи.
– Ну, кого еще нелегкая принесла? – послышалось из-за двери недовольное.
– Это я, Гена… Да открой же!
Дверь резко раскрылась. На пороге стояла невысокая коротко стриженная брюнетка с выпирающим животом.
– О, Генка? Привет, – удивленно поздоровалась беременная. – Че это ты в такую рань?
Зацаренный не успел ответить: дверь дальней комнаты распахнулась, и в коридоре появился старик с пластмассовым «калашниковым» – тот самый, из окна. Несмотря на утро, дедушка был до изумления пьян.
– Лидка! Кто это у тебя? Побегушника прячешь? – гаркнул он, наводя автомат на гостя.
– Это мой бойфренд, – даже не обернувшись, ответила базарная лолита.
– Кто-кто?
– Ну……. – чеканно и внятно объяснила внучка.
– А-а-а… – пьяный старик тут же исчез из коридора.
– Мандавошка, у меня к тебе дело на сто миллионов, – поспешно бросил Зацаренный и, войдя в прихожую, закрыл за собой дверь. – Точней, на штукарь баксарей. Короче, слушай сюда…
С момента убийства братьев Ван Хюэ минуло пять дней. За это время в жизни Голенкова произошли кардинальные изменения…
Катализатором этих изменений стали ключи, обнаруженные убийцей в портмоне покойного Нгуена. По замысловатому рельефу бородки бывший сыскарь определил безошибочно: так могут выглядеть только ключи от сейфа. Догадка блестяще подтвердилась на следующий же день. Спустившись в золотоплавильную мастерскую, Эдуард Иванович нетерпеливо шагнул к блиндированной дверце с медным штурвалом и, силясь унять дрожь в руках, вставил ключи в замочные отверстия. И хотя с запорами пришлось повозиться, старания Голенкова оказались не напрасными. Медленно проворачивая штурвал, он различил, как внутри сухо и внятно щелкнул ригель замка. Массивная дверь плавно отошла в сторону…
Едва взглянув в чрево сейфа, Эдик распялил рот и нежно позеленел. Да так и простоял с отвисшей челюстью несколько минут.
Несгораемый шкаф был забит сверху донизу прозрачными пакетами с золотыми кругляками. Благородный металл завлекающе блестел сквозь целлофан, наполняя тесное пространство волшебным мерцанием.
Впрочем, тут хранились не только изделия подпольного монетного двора. Верхний стеллаж полнился тугими пачками долларов и евро.
Блиндированный сейф с медным штурвалом выглядел чем-то средним между мифическими закромами Родины и вполне реальным хранилищем Центробанка. Ценностей, тут хранящихся, казалось достаточно, чтобы купить этот городок со всеми потрохами и обнести его по периметру проволокой из чистого золота.
Первой мыслью было: а ведь все это теперь принадлежит… ему, Эдуарду Ивановичу! Братья Ван Хюэ для всех давно уже во Вьетнаме, и ждать их здесь вроде бы некому. Заброшенный песчаный карьер за городом не пересохнет даже в самую жуткую жару.
Так кто же наследник вьетнамских сокровищ?
Ответ напрашивался сам собой…
…Несколько дней Голенков медленно привыкал к изменениям в собственной судьбе. По вечерам он спускался в подвал, открывал сейф и, глядя вовнутрь, тихо балдел. Померкшая было жизнь переливалась теперь золотым мерцанием. Казалось, что мощное колесо, которое четыре с половиной года назад зацепило Эдуарда Ивановича и поволокло на самое дно, продолжает движение, вознося его к сияющим высотам.
Бывший зэк окончательно проникся изменениями в своей жизни лишь через несколько дней. И, проникнувшись, понял: сердцевина его изменилась бесповоротно и навсегда. Нечаянно свалившееся богатство словно бы распахнуло в душе закрытую ранее дверь и дохнуло оттуда свежим воздухом: счастьем всемогущества.
Он ощутил себя настоящим хозяином жизни. Каждое движение носило теперь невысказанный подтекст. Небрежной развалочкой ходил Эдик по городу, глядя поверх голов. Взгляд его приобрел медлительную тяжесть. Скромный доселе облик недавнего арестанта обогатился совершенно новой улыбкой: верхняя губа вздергивалась двумя уголками, обнажая в презрительной гримасе передние зубы. Даже Мент, которого бывший оперативник регулярно выгуливал по вечерам, – и тот стал рычать на прохожих по-особому нагло.
За все это время Голенков ни разу не вспомнил об убитых вьетнамцах; угрызения совести были чужды бывшему милиционеру. Память о братьях Ван Хюэ оказалась навсегда похороненной на дне заброшенного песчаного карьера.
Эдик еще не думал, как распорядится сокровищами. Но знал одно: в жизнь, сверкающую волшебным блеском, он возьмет только две дорогие ему души: дочь Таню да ротвейлера Мента. Всем остальным, и прежде всего Наташе, путь туда был заказан…
Эйфория, однако, длилась недолго. Будучи человеком неглупым, Эдуард Иванович быстро сообразил, что положение его весьма шатко. Неприятности могли начаться в любой момент.
Больше всего тревожила Хьен, жена покойного хозяина: с момента убийства братьев Ван Хюэ она бесследно исчезла. Мобильник ее упорно молчал. В «Золотом драконе» она не появилась ни разу. Не было ее и на загородной вилле с драконами-флюгерами; вьетнамская прислуга лишь разводила руками, повторяя: «Не пьиезжала есьце наса Хьен…» Оставалось надеяться, что жена Нгуена все-таки отбыла в свой Ханой. Но это, в свою очередь, означало, что в любой момент она могла выйти на связь с мужем и, расценив его молчание по-своему, сделать соответствующие выводы…
А ведь оставался еще и Коробейник, который очень интересовался источниками обогащения вьетнамцев и которому Эдик дал подписку «о добровольном сотрудничестве»! За последнюю неделю начальник ОБЭПа ни разу не связывался с Голенковым. Однако в любой момент мог назначить ему время и место для задушевного оперативного инструктажа.
Поразмыслив, Эдик справедливо решил, что теперь от него все равно уже ничего не зависит. Повесить на него двойное убийство было решительно невозможно: свидетелей не было никаких, а все улики (в том числе и пистолет Нгуена) он тщательно и продуманно уничтожил. Предусмотрительный Голенков даже запасся алиби: в случае чего Мандавошка всегда могла подтвердить, что в момент преступления директор «Золотого дракона» подвозил ее на машине в загородный секонд-хенд. Правда, предусмотрительность эта обошлась убийце в золотой империал 1915 года (других денег на тот момент у Эдика просто не было). Бывший сыскарь был абсолютно уверен в лояльности базарной шалавы: ведь, кроме всего прочего, их связывала круговая порука по ложному обвинению Сазонова А. К. в изнасиловании…
Эдик решил пока не трогать вьетнамские сокровища: блиндированный сейф в потайном подвале выглядел абсолютно надежным. А вот кое-что из оружия, обнаруженного в фанерном ящике, он посчитал за лучшее прибрать к рукам… Время-то смутное – мало ли что может случиться с новоиспеченным миллионером?
Миниатюрный дамский браунинг – маленькую тяжеленькую машинку с перламутровыми накладками – директор «Золотого дракона» спрятал на работе. Один «АКСУ» оставил на месте, а второй, вместе с подствольником и запасными магазинами, сложил в старенький чемодан, замаскировал стопкой белья и занес к Мандавошке – «на всякий случай». Бывшему зэку совершенно не хотелось хранить дома конкретный срок. Зато Ермошина жила в двух шагах, в знакомом доме над «Рюмочной», и в случае чего к ней можно было заскочить в любой момент.
– Понимаешь, Лидка, тут у меня разное барахло, – доверительно сообщил Эдик маленькой проститутке и, как бы невзначай приоткрыв чемодан, продемонстрировал его содержимое, – трусы, носки, рубашки…
