городские окраины: приземистые пакгаузы, одноэтажные домики частного сектора и безразмерные бетонные заборы, за которыми город прятал свою хаотичную изнанку.
– Ты, мочалка, лучше не пиво сербай, а умные книжки читай. Может, человеком станешь! – напутствовал татуированный спутницу и, сунув брошюру в чемодан, пошел в тамбур.
Спустя минут десять он уже усаживался в такси на привокзальной площади.
– На Красный мост, – бросил бывший зэк. – Знаешь, там еще бухаловка круглосуточная… К ней и рули.
С тех пор, как татуированный был здесь последний раз, главная достопримечательность района совершенно не изменилась. У раскрытой двери «Рюмочной» ошивались окрестные алкаши, застенчиво стреляя у прохожих мелочь на опохмел. Сюрреалистичные фиолетовые хари добавляли живописности жаркому летнему утру.
– Ну, Миша… Вот ты и дома! – сказал татуированный самому себе и, достав из кармана пачку дорогих сигарет, закурил.
…Особо опасный рецидивист Михаил Ермошин, более известный в преступном мире как Кадр, возвращался домой после пятилетней «командировки». Он не знал, как примут его родные и примут ли вообще; не знал, какие изменения произошли дома в его отсутствие. За время, проведенное на липецком «особняке», он не получил от семьи ни единого письма, ни единой «дачки», и даже на «свиданки» к нему никто ни разу не приезжал.
Впрочем, Кадр и не собирался задерживаться в родном городе больше двух-трех месяцев. За это время следовало обменять справку об освобождении на паспорт с пропиской и вертануть один классный заказ, который он получил несколько недель назад, будучи еще на зоне. Так уж счастливо сложилось, что заказ этот надлежало выполнить именно на малой родине. Дело сулило быстрые и хорошие деньги, но после их получения из города надо было слинять.
Докурив, Ермошин сплюнул сквозь прочифиренные зубы и, миновав арку, направился к родному подъезду. Меньше чем через минуту он уже стоял у двери своей квартиры, вжимая пластмассовую пуговку звонка.
– Кто там? – послышался из квартиры надтреснутый старческий голос.
– Твой зять из тюрьмы вернулся… Открывай, вертухайская рожа!
Дверь раскрылась. На пороге стоял жилистый дедок с впалыми висками и слезящимися голубыми глазками. Скрюченные полиартритом пальцы сжимали пластмассовое цевье игрушечного автомата.
– Что – с «чалки» выломался? – неузнавающе глядя на гостя, спросил старик.
– Зачем «выломался»? – скупо улыбнулся Миша. – Отсидел от звонка до звонка. Ну, чего встал, как «барин» на утреннем построении? Дай пройду.
Скрипнула дверь дальней комнаты, и в прихожую выплыла какая-то незнакомая Кадру девушка в очень широком платье.
– Вау!.. Папик вернулся! – воскликнула она и тут же юркнула за половинку двери, стыдливо прикрывая живот.
– Ли-ида… – прошептал бывший зэк, глядя на почти взрослую дочь. – А выросла-то как… Почему ты не в школе?
– Так ведь каникулы! Ты, папик, не волнуйся, я в школе на хорошем счету, у меня только пятерки!
Только теперь Миша заметил, что дочь на последних неделях беременности. Нахмурившись, он обозначил движение снять брючный ремень.
– Та-а-ак, доченька… Значит, ты уже трахаешься? Может, еще и водку пьешь?
– Невиноватая я! – глядя честными глазами, вымолвила Ермошина. – Изнасиловали меня.
– Изнасиловали? – недобро прищурился Кадр. – И кто же?
– Потом расскажу… Извини, но мне очень больно об этом вспоминать, – пригорюнилась Лида.
– А мамка где?
– Нету больше мамки… Ее прошлой зимой грузовик переехал. Бухая была.
Сообщение о смерти сожительницы почти не взволновало недавнего арестанта.
– Та-а-ак… Вот оно что. Добухалась, значит. Туда ей и дорога. Наверное, с папашей своим, отставным «дубаком», и пила! – окрысился недавний зэк, недобро зыркнув на старика с пластмассовым автоматом. – А… наследник мой где?
– Ди-имка! Иди сюда-а! Наш папка из тюрьмы вернулся! – радостно крикнула дочь в открытую дверь.
Трудно было понять, в чем причина ее радости: то ли малолетка действительно соскучилась по отцу, то ли поверила, что он повелся на примитивную лапшу об «изнасиловании»…
Шестилетний Дима Ермошин появился спустя минуту. Слизывая острым розовым язычком блестящие на верхней губе сопли, он непонятливо уставился на отца, которого видел впервые в жизни.
– Ну, здравствуй, чипиздрик, – с неожиданной теплотой проговорил Миша, целуя ребенка в макушку. – Как житуха, пацан?
– Нормальненько, – степенно ответил малыш. – Только вот с деньгами полная жопа…
– Ну, блядь, сколько тебе еще повторять можно, чтобы ты при старших не выражался?! – делано возмутилась Лида, замахиваясь на брата.
– Зачем же ты так… – примирительно хмыкнул Ермошин, доставая из внутреннего кармана любимую правозащитную брошюру. – Пусть выражается. Вот, почитай, че тут написано. «Статья 19. Каждый имеет право на свободу мнения и его выражения»… Ладно, Лидка. Успеем еще навыражаться. А щас мою откидку будем гулять. Вот, держи филки, купишь бацилл и бухла. Полчаса на магазин, полчаса на готовку. Все, время пошло. А я пока с наследником за жизнь перетру. Да, Димон?
…С праздничным столом Мандавошка постаралась на славу: вернувшийся из тюрьмы отец внушал ей панический страх. От этого прожженного урки с прыщавой мордой и татуированными пальцами можно было ожидать всякого…
Луковой стружкой золотились огромные отбивные. Тонкие прозрачные драчены, щедро залитые сметаной, напоминали бело-желтые кружева. Благородный янтарь коньяка радовал глаз, а его крепкий витой аромат щекотал обоняние.
От обозримой еды и предстоящей выпивки Кадр немного поблагодушествовал. Выпить за обедом он уважал. Уважал и в другие приемы пищи, и между приемами тоже.
– Давай, вертухайская рожа, выпей за мою откидку… если с нами, преступниками, выпивать не западло. – Миша щедрой рукой налил коньяка отставному лагерному охраннику, который даже за праздничным столом не желал расставаться с любимым пластмассовым автоматом.
– На свободу с чистой совестью, – согласился старик и немедленно выпил.
– И с тобой, доченька…
– Так она ведь брюхатая, – на удивление здраво напомнил дедушка.
– Ничего, пусть младенец организм закаляет. На зоне пригодится.
Выпив стакан залпом, Ермошин вгрызся в еду, как изголодавшийся пес. Желваки комьями запрыгали за ушами.
– А теперь, Лидка, рассказывай, – приказал он с набитым ртом. – Кто тебя трахнул? В ментуру заяву кинула? Что там сказали?
– Изнасиловал меня один местный пацан. – Лида смиренно потупила взор. – Леша Сазонов.
Вилка с поддетым огурцом выпала из рук Кадра и с тихим дзиньканьем упала на пол.
– Кто?! – не поверил Ермошин. – Жулик, что ли?
– А ты его откуда знаешь? – «Жертва насилия» поразилась не меньше отца.
– Да он у меня тут, на этой хате, в гостях был! И не один раз! Забыла, да?.. – Помолчав, бывший зэк взглянул на дочь со все возрастающим недоверием. – Значит, говоришь, Жулик тебя трахнул? А ты мне, часом, порожняк не гонишь?
Лида не успела ответить – в прихожей длинно и грустно задзинькал телефон. Судя по тембру и продолжительности сигнала, это был или междугородный вызов, или звонок с мобильника.
– Я возьму. – Поднявшись из-за стола, Ермошин прошел в прихожую и поднял трубку.
В святой день возвращения его беспокоил тот самый клиент, который и заказал вертануть в этом городе одно дело. Точней – клиентша. Миша ни разу не видел ее в лицо, заказ был получен через цепочку
