прошел на уютную кухню, где на плите, весело посвистывая, закипал чайник. Присев на табуретку, Севка почувствовал, что портит собой интерьер этого девичьего гнездышка.
– Я Маша, а это Даша, – представилась глазастая. – Мы тут всего месяц живем. Учимся в институте, а квартиру снимаем. Сами посудите, дорогой сосед, какой нам резон на видеокамеры и домофоны скидываться, если это не наша квартира?! Пусть хозяйка платит, если ей надо, а ей не надо, потому что она большей частью в Америке живет.
– И потом, – вмешалась Даша, – ну кто в наше время белье на улицу сушить вывешивает?! Ну зачем?! Это в советские времена принято было, а сейчас – наркоманы, маньяки, пьяницы, трудные подростки и эти, как их… фетишисты. Да они за копейку убьют, не то что бабушкино раритетное покрывало стащат!
– Абсолютно с вами согласен, – закивал Севка. – Сушить свои причиндалы на улице – дурной тон и плебейство. Я сделал это первый и последний раз, просто покрывало надоело, не знал, как от него избавиться.
Девчонки дружно захохотали – хорошенькие такие курочки, каждую из них он взял бы к себе в секретарши. У Севки существовал единственный критерий женской красоты – взял бы он девушку в секретарши или не взял.
Этих бы – взял. Сразу обеих, но на одну ставку. Тем более что контакт с ними уже был налажен, несмотря на мерзкие треники с оттянутыми коленками и чесночный аромат изо рта.
Девчонки расселись вокруг него, одна забралась с ногами на подоконник, другая пристроилась возле стола. Не стыдясь своего черного зуба, Севка широко улыбнулся и спросил:
– Нет, ну ладно, я не знал, как от старья избавиться, но как эта краля догадалась такие дорогие вещички на улицу вывесить?
– Это ее бабка по старинке белье сушить повесила, – засмеялась Даша. – В тазике постирала хозяйственным мылом эксклюзивные кружева и повесила полторы тысячи евро на веревочку возле дома. А что? Раньше всегда так делали. Только белья такого дорогого не носили. Внучка-то у бабки – жена самого банкира Говорухина!
– Вот была бы хоть одна захудалая камера на весь двор, вора бы быстро поймали, – подтолкнул Сева свидетельниц для дачи так называемых «показаний».
Девчонки переглянулись, вздохнули и вдруг в один голос признались:
– Это мы белье сняли.
– Как?! – опешил Фокин. – Сперли, что ли?! Ни за что не поверю. Там размерчик не то чтобы ваш, – сболтнул он лишнюю информацию.
– Да нет, – вздохнула Маша, сидевшая на подоконнике, – ничего мы не перли. Сначала видим, лифчик с трусами потрясающей красоты висят. Поудивлялись, поахали, посмеялись, а потом… – Девчонки вопросительно переглянулись, словно решая, довериться соседу из соседнего дома или нет. – А потом такой дождь пошел! – продолжила Маша. – Да не просто дождь, а ливень с градом и ветром. Все, у кого вещи на улице сохли, повыскакивали, простыни свои поснимали и домой убежали. А белье дорогое все висит и висит, вот-вот ветер его сорвет и унесет…
– Значит, все-таки ветер, – пробормотал Сева.
– Что? – не поняла Маша.
– Я говорю, и ветер зашвырнул бельишко Говорухиной в вашу открытую форточку?
– Нет, конечно! – обиделась Маша. – Ну что вы за ерунду несете? В разгар ливня раздался телефонный звонок, и бабушка, – слышите вы, соседский сосед, – ба-буш-ка этой самой Говорухиной сказала еле слышным, умирающим голосом: «Нелечка, сними Жанкины труселя с веревки, а то буря их на мелкие кусочки порвет и по белу свету разнесет. Сними, дорогая, очень тебя прошу. У меня давление подскочило, «Скорая» приехала, на носилки меня уложили, в больницу увозят. А Жанна по магазинам шляется, приедет – убьет меня на хрен и за труселя, и за бурю… Она ж знает, что я все всегда на улице сушу». Бабка отключилась, мы в окно глянули – и правда у дома напротив «Скорая» стоит. А Неля – это хозяйка наша, у которой мы комнату снимаем. Значит, бабулька ей позвонила, не зная, что та в Америку укатила, и попросила внучкино белье спасти. Ну что мы, звери, что ли?! Вышли, белье сняли, дома просушили и в надежное место спрятали. Только Говорухина за ним не пришла. Она в полицию о краже заявила, представляете?! У бабульки инсульт приключился, она без сознания в реанимации лежит. И что же теперь получается?
– Без бабкиных показаний получается, что мы бельишко за полторы тысячи евро свистнули! – возмущенно закончила ее мысль Даша.
– Девоньки, – взмолился Сева, – так отчего же вы все это мне рассказываете, а не участковому вашему, который с ног сбился, труселя эти разыскивая?
– Нет, ну вы интересный! – округлила и без того большие глаза Даша. – Нет, ну вы что, совсем ничего не понимаете?! Вы нам кто?! Сосед соседский! А участковый для нас вовсе даже не участковый, ведь мы же здесь квар-ти-рант-ки!
– Да, – подтвердила Маша, – участковый нам тут вовсе не участковый.
Была в этом заявлении какая-то затаенная логика, но какая, Сева так и не смог понять.
– Девоньки, – вздохнул он, – давайте мы с вами вот что сделаем. На домофоны и камеры денег с вас, конечно, никто брать не будет, но вот бельишко банкирское вы мне отдайте. Я его участковому передам и все про ливень с грозой и инсультом объясню. Он дело закроет, труселя банкирской жене вернет, все будет шито-крыто, и вы ни при чем. А то, глядишь, Говорухина вам еще и спасибо скажет в виде коробки конфет за спасение своего барахлишка.
– А вы что, ничего не знаете? – нахмурилась Маша.
– О чем? – У Севки вдруг екнуло сердце, как оно екало всегда, когда уже раскрытое дело вдруг приобретало неожиданный оборот. – Что я должен знать?
– Жанна Говорухина не сможет сказать нам спасибо и подарить коробку конфет, – с грустью пояснила Даша.
– Да и белье ей уже ни к чему, – добавила Маша.
– Это еще почему? – поинтересовался Севка, тоскливо подумав о том, что дел по этому «банкирскому делу» неизбежно прибавится, но это не сулит ему ни копейки.
– А то вы утренних газет не читаете? – прищурилась Маша.
– И телевизор не смотрите? – покачала головой Даша.
– Я, девоньки, в кризис стараюсь ничего не читать и не смотреть, – сказал чистую правду Фокин. – А что, банкирским женам нынче коробка конфет не по карману?
Девчонки снова переглянулись, а сердце у Севки опять екнуло.
– Убили ее, – вздохнула Даша и засуетилась, разливая по чашкам чай, выставляя на стол вазочки с вареньем и сухофруктами.
– Бабку? – надеясь на лучшее, спросил Сева.
– Жанну Говорухину! А бабка в реанимации с инсультом лежит, – как последнему дураку объяснила ему глазастая Маша.
– Вчера вечером, – заговорщицки продолжила Даша, – Жанна Владимировна приехала сюда на своем «Порше». Зачем, никому не известно, ведь бабушка-то в больнице лежит! А около полуночи ее нашла соседка, которая пришла полить цветы и покормить кошку. Говорухина лежала на кухне с проломленной головой, рядом с ней валялся окровавленный топорик для рубки мяса. Тут ментов ночью море было! И даже сам банкир, говорят, приезжал. Тело увезли, квартиру опечатали. Сами подумайте, дорогой сосед, зачем теперь Жанне Владимировне дорогое белье?
– Зачем?! – подхватила эту бесконечно философскую мысль Маша.
И опять в их словах была такая убийственная логика, что Сева не нашел, что сказать…
Он вздохнул, встал и пошел к выходу.
– А чай?! – в один голос закричали девчонки.
– Какой там чай, – отмахнулся Фокин. – Тут людей топором рубят, а вы – чай.
– Как вы думаете, с этической точки зрения что нам теперь с этим кружевным комплектом делать? – выскочила за ним в коридор Маша. У нее в руках был пакет, через который просвечивали красные кружева. – В полицию сунешься – загребут не только за кражу, но и за убийство. У себя держать боязно и неприятно, а выбросить рука не поднимается. Может, банкиру белье потихоньку подкинуть?
– Повесьте его обратно на веревку, – посоветовал Сева. – Ночью незаметно повесьте, будто так и
