возможно.
– Вот скажите, Светозар, режиссеру страшного кино, как могло такое получиться, что какой-то алкаш при наличии сторожа зарезал восемь человек?
Лунев немного погрустнел и, заинтересованно глянув в сторону Кристи, сказал:
– А вы знаете, кто оказался убийцей?
– Нет, – соврал Севка. – Откуда мне знать?
– Убийцей оказался мой коллега. Сторож кладбища! – Светозар захохотал, и Севку покоробил этот беспардонный хохот. – Скажите, разве я мог в чем-то подозревать человека, которого хорошо знал и который работал по соседству? Ну ходит себе и ходит по поселку, что мне его, гнать, что ли?
– А он ходил?
– Регулярно тут ошивался. То банки алюминиевые собирал, то просто так прогуливался.
У Севки стало кисло во рту. И на душе горько-горько.
Вот он – свидетель, который на суде, не моргнув глазом, подтвердит виновность Фокина-старшего. И никогда – никогда! – Севка больше не увидит папаню.
– Вы были знакомы со сторожем кладбища лично?
– На уровне «Привет, как дела?», не больше.
– Вы живете здесь?
– Да, в сторожке. Это удобно, когда работаешь и живешь в одном месте.
– Ясно. А убитых вы знали?
– Вы ведете себя как следователь, – хмыкнул Лунев. – Я уже отвечал на эти вопросы в полиции.
– Все режиссеры немного следователи, а все следователи чуть-чуть режиссеры.
– Наверное, вы правы. Да, я знал убитых, но не всех. Пчеловода Ивана Петровича трудно было не знать, его пчелы всех покусали, и меня в том числе. Мария Ильинична – пенсионерка, тоже личность известная. Она коз разводила, а все козы – жуткие сволочи. Все топчут, ломают и жрут. Ученый-физик редко тут бывал, за дачей в основном его мать ухаживала. А тут приехал первый раз за все лето вместо матери грядки полить и – на тебе. Убили! С Сержиком я иногда здоровался. Больше я никого из зарезанных лично не знал. Я же всего лишь сторож, а не… – Его слова прервал пронзительный визг Кристи. Вероятно, она действительно обладала актерским талантом, потому что с ужасом на лице и, распугав своим ультразвуком всех птиц, пронеслась мимо Севки и запрыгнула в машину.
– Ух ты, как мы умеем, – восхитился такой экспрессией Севка. – Может, «Анну Каренину» с ней в главной роли снять?
– Вы меня в главной роли снимите, – вкрадчиво попросил Лунев.
– Я подумаю, – кивнул Фокин. – Если продюсер согласится, чтобы Каренина была высоким блондином, я свяжусь с вами!
– А камеры где? – огляделся Светозар.
– Камеры, камеры… Дались вам эти камеры… А, кстати, в «Соколике» есть видеонаблюдение?
– Откуда? Здесь же не банк и даже не автостоянка. – Светозар внезапно смутился. – Простите, я могу оставить вам свой телефон, если вдруг… если вам понадобится актер?
– Конечно. – Севка раздраженно забил в мобильный номер, который продиктовал Лунев, и пошел к машине.
Что-то заигрался он в режиссера. Если так дело пойдет, придется покупать камеры и нанимать операторов. Оглянувшись, Фокин увидел, как Светозар пружинистой походкой идет к лесу.
Сторож в белом, мечтающий сняться в кино…
Чего только не увидишь, занимаясь частным сыском!
Кристи полулежала на заднем сиденье с закрытыми глазами.
– Хорошо визжала, – похвалил ее Фокин. – Достоверно.
– Там… там еж! – Растопырив пальцы, Кристи изобразила ежа.
– А-а! – разочаровался Фокин. – Ты боишься ежей?
– Я боюсь мышей, а ежи их едят.
Было что-то тонкое в этом заявлении и в этом изысканном страхе, но Севка не смог понять что.
Он достал телефон и позвонил Лаврухину.
– Мне нужно официальное разрешение следователя на свидание с отцом, – приказным тоном сказал он в трубку.
– Вот следователю и звони, – огрызнулся Лаврухин.
– Мне нужно разрешение следователя на свидание с отцом, – с нажимом повторил Севка. – Иначе…
– Ладно! – выдохнул Вася. – Я позвоню тебе, если сумею договориться. Только обещай, что отстанешь от меня на неделю!
– На два дня, – пообещал Фокин.
– Сволочь.
– Гад.
Обменявшись с Лаврухиным привычными любезностями, Севка вырулил на трассу и неторопливо поехал по правой полосе, размышляя, что делать дальше.
– Я его видела, – вдруг с придыханием сказала Кристи.
– Кого? Ежа?
– Светозара! Нет, я где-то видела его раньше! – Кристи потерла виски, стимулируя мозговую деятельность. – Точно видела! Совсем недавно.
Севке было неинтересно, где и кого видела Кристи, поэтому он прибавил газу, перестроился влево и погнал в город.
– Нет, ну где-то я его видела, причем совсем-совсем недавно! – твердила секретарша, забыв про ежа и про камеры.
Свидание с папаней назначили в два часа дня.
Севка отвез Кристи в офис, а сам рванул в РОВД. На сей раз все было правильно – в комнате для свиданий, где стояли стол и два стула.
Папаня выглядел плохо. Трезвый взгляд выдавал жесточайшую депрессию, а трясущиеся руки – губительное отсутствие алкоголя в крови.
– Есть? – щелкнул папаня себя по шее, едва Севка зашел в комнату без окон.
– Не положено, – потупился Севка, ощущая сильнейшее чувство вины перед папаней и пристальный взгляд конвойного через глазок в двери.
– А новости?! Что в мире творится, Севун? Мне тут радио не дают слушать, – пожаловался Генрих.
– «Шаттл» опять не взлетел. У него там что-то с обшивкой.
– Ты посмотри! – хлопнул себя по ляжкам папаня. – И ты говоришь – не положено?! Так он же никогда не взлетит, если ему не помочь. – Фокин-старший опять щелкнул себя по шее и вдруг серьезно сказал: – Может, пить бросить? А то видишь, какая белиберда вышла.
– Ты здесь уже бросил, – усмехнулся Севка. – И если сейчас не напряжешь свои мозги, то «Шаттл» навсегда останется без твоей поддержки.
– Навсегда, – эхом отозвался папаня, судорожно почесав то место на шее, по которому щелкал. – Севун, я где-то слышал, что вместе с алкоголем из организма выводятся клетки мозга. Вот ты говоришь «напряжешь мозги», а как я напрягу то, что давным-давно покинуло организм?
– На пару килобайт памяти я могу рассчитывать?
– Не знаю, давай проверим.
– Скажи, как у тебя очутилось спиртное, которое принадлежало убитым?
– Не знаю! – Папаня вскочил и пробежался по тесному помещению. – Не зна-ю! – снова сел он за стол. – Вот скажи, Севун, где я спиртное беру?
– Я приношу, – начал перечислять Севка, – ты сам покупаешь в ближайшем магазине и… Признайся, ты с могил что-нибудь таскаешь?
– Ну… – замялся папаня, – что значит «таскаю»?!
– Берешь вино и водку, которые родственники оставляют на могилах?
– Только когда голяк совсем, – покраснел Генрих.
