Врывалась в барак смехом через кашель, грела лучами окончательно проснувшегося солнца руки, доносила из тайги запах теплой хвои.
Мир ожил. Прожита еще одна страшная зима, и разве не стоит уважать себя за то, что ты ее пересилил?
К моменту возвращения Литуновского из лазарета в бараке уже находился новый житель. Винт – так звали его. А по имени, тем более по фамилии, к нему никто не обращался. Исколотый древними татуировками зэк, прошедший до «дачи» через три зоны за сорок лет жизни, быстро вошел в курс событий и влился в трудовой коллектив незаметно, словно был здесь всегда, а последний год отсутствовал по причине обмена опытом за рубежом. Именно за рубежом, потому что вся его речь сквозила англоязычными словами-мусором, пригодным разве что для общения разнонациональных эмигрантов в Бронксе. Когда-то Винт был учителем английского языка, но после случайной драки в ресторане в честь приезда преподавателей из Оксфорда все изменилось. Срок за хулиганство (кто-то может представить, что после этого можно оказаться в школе с указкой в руке и рассказывать о формах английских глаголов?), безработица, срок за кражу и еще один – за вымогательство. Казалось, Винт не был создан для общеобразовательных учреждений изначально. К моменту выхода из последнего лагеря ему стукнуло сорок, и теперь никто не сомневался, что жизнь свою Винт закончит именно на «даче». Если бы не бил арматурой по голове потерпевшего по предыдущему вымогательству, то, быть может, закончил бы не на «даче». А так, да еще и с причинением смерти последнему… Четырнадцать лет его, как представлял себе суд, перевоспитают. И вольют в новую струю жизни уже новым человеком.
К концу марта выяснилось, почему новый член коллектива столь общителен, тактичен в общении и первых два срока заканчивал условно-досрочным освобождением. Раскусил его, естественно, Бедовый и, конечно, в самый нужный момент.
– Вобла, – громко сказал Толян сухопарому мужику, чьи нары располагались у самого входа. – Завтра в это же время, около девяти вечера, подойдешь к «запретке» с западной стороны, тебе перебросят пакет.
Литуновский такому пассажу был весьма удивлен, ибо точно знал, что о подобных вещах смотрящий всуе, да еще и при большом скоплении народа, никогда ранее не говорил.
К девяти вечера, когда конвой взял Воблу из засады, Андрей все понял. Догадался по качественному составу группы задержания. Замполит Кудашев, собака и при ней два бурята – с внутренней стороны зоны, командир взвода и четыре бурята – с наружной. Нечего и говорить, что никакого «переброса» не было и быть не могло (какой дурак в марте месяце попрется сотню километров через тайгу, чтобы доставить Бедовому пакет?). За Воблой, напоминающим весеннего суслика и смотрящим на верхний ряд колючей проволоки, администрация наблюдала около часа. Когда же поняла, что это может продолжаться до окончания срока Воблы, пошла на задержание. Нечего и говорить о том, что выглядело оно некрасиво и бесперспективно. Замерзший Кудашев со своими орлами подошел, врезал Вобле в ухо и спросил, что тот делает у «запретки». Тот ответил, что считает звезды в созвездии Большого Волобуя, за что получил в ухо еще раз. Вот и вся операция.
Вобла вернулся, получил от Бедового две пачки «Бонда» и улегся спать. Зато проснулся другой заключенный, погоняло которого было Винт. Проснулся сразу, потому что в трезвом состоянии трудно не почувствовать два тычка ногой в бок.
– Пойдем, – сказал Колода и направился в угол Бедового, ничуть не сомневаясь в том, что Винт последует за ним.
Литуновский лежал на спине, смотрел в потолок, но в минуту последних событий сосредоточил взгляд на центре предстоящих разборок. Предысторию он знал, в ее последствиях не сомневался, а потому от еще даже не начавшегося разговора уже испытывал дискомфорт.
Литуновский рассматривал Винта, стоящего перед лежащим на нарах Бедовым, и вдруг ему пришла в голову мысль, что Винт – не исключение. Так поступают со всеми, кто входит в новый коллектив. А потому Андрей даже не сомневался, что проверялся и он, просто в череде дней, полных отчаяния, он этого не заметил. Однако поскольку его нары стоят рядом с нарами смотрящего за зоной, то не нужно мучиться сомнениями, прошел он испытание или нет.
– Винт, или как тебя там, – раздельно бросал Толян в перерывах между затяжками. – Я вчера имел удовольствие видеть, как ты прикуривал от сигареты замполита. Расскажи, что тебя заставило сделать этот традиционный для всех неправильных людей воздушный поцелуй.
Винт засуетился, бегающие глаза выдавали его неподдельный страх.
– Он пристал – «кури», «кури»…
– Вот оно как, – выдохнул смотрящий. – А если к тебе сейчас Вобла пристанет: «давай, давай», ты штаны спустишь?
Зэк побледнел.
– Бедовый, ну, это же разные вещи…
– Правильно, сигарета мусора и Вобла – вещи разные. Но после применения как одного, так и второго их пользователь неизменно опускается под нары.
– Ты не имеешь права…
Литуновский смотрел на Винта и готов был поклясться в том, что правильно читает его мысли. В голове зэка со скрежетом проворачивается единственная мысль – «главное, чтобы ЭТО не произошло сейчас, а завтра я с Хозяином или Кудашевым вопрос решу».
– Ты расскажешь мне о моих правах? – Бедовый осклабился. Делал он это крайне редко, и каждый в бараке знал, что это не предвестник благодати, которая вот-вот выпарит из Толяна. – Подсосок оперской, ты расскажешь мне, как я должен поступать с теми, чей девиз – «лучше стучать, чем перестукиваться»? Или объяснишь для начала, как «красные» слотошили Воблу у западного сектора и я лишился канала с воли?
– Я не при делах, Бедовый! – завопил Винт, отчего притих весь барак. – Базар слышал весь барак, почему крайним должен быть тот, кто только что в него зашел?..
Колода резко ударил его в грудь, и Винт, поперхнувшись, присел на корточки.
– Кто-нибудь слышал, чтобы я разговаривал в бараке так громко? – тихо спросил Бедовый.
Все знали, разговаривал. Однако общую идею высказал из-под нар шнырь Сява:
– Никогда, Бедовый, никогда.
Это прозвучало так тихо, но с таким театральным пафосом, что Летун едва справился с собой, чтобы не улыбнуться. И сменил улыбку на гримасу вовремя – взгляд Бедового прошелся и по нему.
Через полчаса до полусмерти избитого Винта выбросили на улицу, несмотря на зычные окрики вертухаев на вышке. Такое бывало редко, а потому Хозяин принимал это как должное, относя к издержкам контролируемой жизни зоны. Зэк, выброшенный из барака, – это предупреждение начальнику лагеря о том, что, если этого зэка поместят в барак вторично, в зону обязательно приедет комиссия из Красноярска по факту убийства. А так – шанс положение исправить. Полковник привык к подсказкам смотрящего, сначала – Царя, а потом и Бедового, а Бедовый, глядя на Царя, перенял у последнего навыки общения с администрацией на птичьем, одним им, смотрящим и Хозяину, понятном языке.
«Убери своего подсоска, иначе получишь неприятности».
«Согласен, но час зона простоит на улице».
«Хорошо, что мы друг друга понимаем».
И шестьдесят минут шестой барак протоптался на плацу, и за все это время не послышалось ни единого звука ропота. Когда смотрящий и Хозяин понимают друг друга, к этому привыкают все.
Винт был обустроен в подсобке кухни, и с этого дня отвечал за чистоту обоих уличных туалетов – уборных заключенных и администрации. Четырнадцать лет этот человек будет изолирован от людей. От их, даже самых скромных по нынешним меркам, помышлений и мечтаний. Прикуривать от сигареты «красного» нехорошо. Еще хуже – «сдавать» сокамерников. «Дача» страшна, но в некотором смысле гуманна. Людей слишком мало, сроки чересчур велики, и если каждого наказывать по правилам простой зоны, через несколько лет смотрящий будет окружен педерастами. И тогда не миновать революции, ибо специального барака для опущенных на «даче» нет.
А кто готов показать хоть одного вора, который даст свое согласие на жизнь в одном бараке с поганцами? Потому – под нары их, под нары…
