Комиссия новый барак приняла без колебаний. Во-первых, он понравился Самому. Во-вторых, он был лучше старого, а старый функционировал не один десяток лет. В-третьих, дом и на самом деле был хорош. Он пах свежим лесом, охотничьей сторожкой, свободой и чистотой. Кажется, это все, что сейчас нужно пятидесяти заключенным «специального режима» седьмой колонии.
Вечером плац был заполнен, и зэки, беспрестанно оборачиваясь на творение рук своих, начальника почти не слушали. А он говорил об этапах переезда, об организации несения караульной службы (в том виде, которая касалась зэков), поздравлял с трудовым успехом и с благодарностью смотрел в небо, всосавшее в себя приемную комиссию во главе с Самим.
– Где этот жестянщик? – напоследок поинтересовался Хозяин.
Взводный пальцем подозвал из строя Самоделкина, проявившего при изготовления флюгера совершенную безответственность, и тот вышел. Выбрался из толпы, разочарованный тем, что произведение, которому посвящено трое суток работы, не оценено по достоинству.
– Значит, зэк, «легавым – хер, ворам – свобода»?
– Автоматически вышло, – признался мастер.
– Двое суток карцера, – провозгласил полковник. – Тоже автоматически. Однако в связи с праздником объявляется амнистия. Через час я выхожу на улицу и поражаюсь, насколько флюгер изменил свой вид.
Нет, сегодня начальник не был похож на себя. Многие соотносили это с услышанным обещанием Самого перевести Кузьму в Управу, а некоторые, что подогадливее, сообразили, что полковник растерян. Должность, на которую его прочит начальник Управления, – по строительству. Дальше объяснять не нужно. На месте Кузьмы растеряется любой.
Переезды, окончательный, косметический ремонт, обустройство…
К середине мая жизнь на «даче» вошла в привычную колею, с той лишь разницей, что возвращались зэки не в загаженный, сырой, продуваемый всеми ветрами барак, а в натопленное помещение, в котором витал аромат мнимой, но свободы, ничтожного, но счастья.
А Литуновский, приводимый с делянки, часами лежал на спине, слушая гудение уличного генератора, и не сводил с чистого потолка взгляд. Хранить тайну в бараке долго нельзя, и уже к окончанию строительства об истинном авторе проекта знали все.
Интересно как-то получалось. Летун построил баню, организовал кино. Летун построил новый барак. За год он сделал то, что не смогли сделать более авторитетные люди за десятилетия. Вот в одном лишь незадача. Чем лучше зэкам, тем длиннее срок у Литуновского. Есть люди в лагерях, которых откровенно презирают. Есть те, кого уважать положено в соответствии с их статусом. Литуновский не относился ни к числу первых, ни ко вторым. Он был просто зэк, не пригодный для зоны. Его порывы на волю, кажущиеся идиотскими, с лихвой компенсировались лукавыми выпадами в сторону администрации, от которых заключенным становилось только лучше, и ни разу не случилось так, что кто-то от деяний Литуновского пострадал. В шестом бараке проснулось доселе спящее в людях чувство. Ощущение простой, вольной симпатии к человеку, который, делая свое глупое дело, приносил людям невиданные ранее подарки. Он или человек был такой, или получалось у него так, случайно: никогда не старался войти в общее настроение, не насаживал своего, шел своей дорогой, и зэки, необоснованно следуя за ним, встречали на своем пути лишь хорошее.
Случайно… А что такое случайность? Это непредсказуемая необходимость. Так почему же Летун, поступая по-своему, ни разу не принес в виде этой необходимости зла?
Кажется, он был по душе этому коллективу. И потерять его не хотелось ни одному из его членов.
Однако когда в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое мая 2004 года жители шестого барака проснулись от непонятного шума на улице и одновременно не увидели на нарах Литуновского, они не попросили Бедового вернуть Летуна назад.
Посмотрели на пожарную лестицу, лежащую на двойном ограждении, закурили, сели на нары и стали ждать.
– Ну-ка, упали все, – приказал смотрящий, однако сам уселся, закурил.
Литуновский снова убежал.
Это невероятно. Вот тебе и ответ, Индеец, почему лестница должна быть съемной, а не намертво вбитой в стену. Вот почему она должна проходить мимо окна Литуновского, что наименее резонно, чем по углу здания.
Глазам своим зэки не верили.
Лестница, снятая с крюков, описала дугу и упала на два ряда проволоки. Второй ее конец лег на подоконник. Вот почему по плану Литуновского жилая часть барака должна была быть на высоте четырех метров от земли, а нижняя часть здания занятой под инструменты. От подоконника до верхнего ряда колючки – ровно четыре метра.
Ночью был ветер, какого осужденные не слышали с марта. Собаки прижимали хвосты под брюхо, скулили и прятались в ящики. Вертухаи поднимали воротники легких курток – наружных подстежек бушлатов и старались отстоять два часа так, чтобы нанести своему организму наименьший ущерб. И лишь Литуновский, построивший здание для того, чтобы было по чему перелезть через колючую проволоку на высоте четырех метров, относился к своему здоровью с полным равнодушием. А быть может, наоборот. О нем только и думал. Знал, что хватит его еще на год. Ну, на два – максимум.
Но самое страшное было не это. Месяц назад Литуновский понял, что не помнит, как выглядят Вика и сын. Фотокарточка перед глазами затерлась, поблекла, и когда она превратилась в нечто невесомое, ее унес ветер. Такой же, как этой ночью двадцать пятого мая.
Зэки не спали, молча сидели на нарах, и на этот раз тотализатор не работал. Пари не заключались, ставки не делались. Всем было ясно, что в этот лагерь Литуновский больше не вернется. Его возьмут в тайге. Оборванного, голодного, без единой сигареты в кармане. Изобьют до полусмерти, и будет еще один суд.
Появится новый срок, и когда общий перевалит за двадцать, Литуновского, как злостного нарушителя режима, переведут в тюрьму.
Статус рецидивиста, четыре стены, образующие площадь в шесть квадратных метров, те самые, за которые он бился в зоне, и… он умрет.
Все были уверены, что умрет.
Литуновский не создан для зоны. Он слишком для этого свободен.
Его возьмут в тайге, но уже не привезут обратно. Ребята из СОБРа УИН будут отбивать ему почки и ломать ребра все время полета от места задержания до ближайшего лагеря. Там водворят в камеру и начнут шить дело.
Сошьют. Этап, столыпин, «фильтр», «одиночка».
Три года. Он умрет, когда поймет, что обманывать больше некого, а из каменного мешка в одиночку не уйти.
Сколько до подъема? Три часа. Литуновский знал, когда нужно ронять на проволоку лестницу. С четырех часов утра – «собачья вахта». Независимо от того, отдохнул человек или он уставший, в нем срабатывает биологический будильник на «отбой». И сопротивляться этой «колыбельной», баюкающей из подсознания, может далеко не каждый. А сегодня на западном углу периметра – рядовой Зварин, на северном – Уймуров. Заспанные, чахлые новобранцы, гонимые казарменными «дедами». Все правильно рассчитал зэк, все правильно. Побег обнаружат через два часа. Точнее – уже через один час и сорок пять минут, когда караул начнет менять часовых.
Сколько Литуновский пройдет за один час и сорок пять минут по тайге в полной темноте? Еще пять километров? Семь?
– Уууух!.. – испугавшись, прокричал филин и, хлопая крыльями по тяжелой от росы траве, пошел вдоль «запретки».
Луч прожектора скользнул вдоль полосы, прошелся по стене, лестнице, откровенно лежащей на проволоке, по вышке с Уймуровым, осветил его перекошенное лицо, и снова вернулся к лестнице.
Порыв ветра рассекла автоматная очередь.
– Черт побери… – вполголоса вырвалось у Зебры.
– Караул!.. – слышалось сквозь гудение красноярского ветра. – В ружье!..
