руке.
– Слушаю! – в сердцах рявкнул Севка.
– Здорово, Севун! – раздался радостный голос папани. – А я свидетелей тебе нашёл, Генку и Мишку. Они видели как поздно вечером твой блаженный коньяк на могиле пил!
– Как?! Сразу два свидетеля?! – обрадовался Севка.
– А когда папаня мелочился? – загоготал Генрих Генрихович. – Ты блаженному мой телефончик дай и скажи, что показания Генки и Мишки стоят всего ничего – две водяры и батон докторской колбасы. Или нет, колбасы не надо, три водяры пусть тащит.
– Лады, – засмеялся Севка и вдруг спросил: – Папань, тебе секретарша не нужна?
– Красивая?
– Не очень.
– Молодая?
– Тоже не очень.
– Тогда себе оставь. Помрёт, тогда привози, помогу, чем смогу.
– Понял, отстал. – Фокин нажал отбой и быстро набрал Говорухина.
– Александр Петрович, вам нужны свидетели, которые подтвердят ваше алиби?
– А как вы думаете?!! – с невероятным сарказмом закричал Говорухин. – Конечно, нужны! Или вы думаете, что эта стерлядь Котова, которую я без ума любил, кинется давать признательные показания?! Фига с два! От неё следователи уже на стенки прыгают! И все опять склоняются к мысли, что убийца – я! Так всем проще, – мрачно добавил банкир.
Фокин продиктовал банкиру телефон папани и сообщил таксу – три водяры и батон колбасы.
– Разорите вы меня, – буркнул Говорухин и отключился.
Фокин вернулся в кабинет, решив для поднятия духа пересчитать деньги, которые теперь по праву принадлежали ему. Едва он коснулся сейфа, как в кабинет без стука ввалилась Фокина.
– К вам Василий Петрович Лаврухин, – доложила она. – Вы сможете его сейчас принять?
– Вон! – заорал Севка, указывая на дверь. – Вон из моего кабинета!
– Вас просят вон! – сообщила старушенция Лаврухину, топтавшемуся у порога.
– Да не он, а вы вон! – затопал ногами Севка.
– Да не вы, а я вон! – улыбнулась Фокина Васе. – Проходите, пожалуйста. Чай? Кофе?
– Какао-порошок, – пробормотал Лаврухин, бочком протискиваясь к столу и усаживаясь на стул.
– Значит, чай с лимоном и сахаром, – опять улыбнулась Фокина и скрылась за дверью.
– Ну, ты понтов тут развёл! – восхитился Лаврухин. – Она что, правда чай с лимоном принесёт? Слушай, а зачем ты такую чучелу взял? Секретаршу должно хотеться шлёпнуть по попе, а эту хочется затолкать в шкаф и присыпать нафталином.
Севка плюхнулся в кресло и закинул ноги на стол.
– Что тебе надо? – без обиняков спросил он Лаврухина. – Чего припёрся?
– Трусы и бюстгалтер опять спёрли, – потупился Вася.
– Чего?! – подскочил Фокин. – Какие трусы?! Какой бюстгалтер?!
– Девчонки с первого этажа повесили бельё Говорухиной обратно на верёвку. А его опять спёрли! На этот раз по-настоящему! Девки рыдают, говорят, Ксения Сергеевна из больницы вернётся, на них кражу в особо крупных размерах повесит. Найди, Севка, вора, будь другом.
Севка побарабанил пальцами по столу.
– Ты в отпуске, или где? – ласково спросил он Лаврухина.
– Где! – огрызнулся Вася. – Сегодня утром из отпуска вышел. Меня после ночных гонок жена из дома выгнала, я у мамы живу.
– Вот и живи у своей мамы! – Фокин швырнул в Лаврухина зажигалку. – А ко мне с трусами не лезь! Не лезь! Не лезь! – За зажигалкой в цель полетели карандашница, пепельница, ножницы, блокнот и ботинок, который Севка в порыве гнева сорвал с ноги.
Прикрыв руками лицо, Вася бросился вон из кабинета. В спину ему полетел второй ботинок и чахлый цветок в горшке.
– А как же наша взаимовыручка?! – заорал Вася, едва не сбив в дверях Фокину с подносиком в руках. – Как же взаимопомощь?!
– Ваш… какао-порошок, Василий Петрович, – пробормотала самозванка.
От этого можно было сойти с ума. Севка в бешенстве захлопнул дверь и, прижавшись к ней спиной, минут пять приходил в себя.
– Когда, говоришь, бельё спёрли? – громко спросил он, когда дыхание восстановилось.
– Я всё записала, – пропела Фокина из-за двери.
– Все данные о происшествии у твоей секретарши! – рявкнул Лаврухин.
– Вот пусть она трусы и разыскивает! – в конец разозлился Ссека.
– Уже! Уже ищу! – радостно отозвалась мисс Пицунда чёрте какого года.
Севка крепко выругался, открыл сейф и начал пересчитывать деньги.
О СЛАВЕ
Жизнь даётся человеку один раз,
зато каким нелепым способом!
Папаня не взял трубку утром, не ответил в обед, а вечером телефон сообщил, что абонент недоступен.
Бывало, конечно, что папаня оставлял аппарат в сторожке, или забывал зарядить – никакого криминала тут не было, ведь папаня же не премьер-министр, – но Севка всё равно вдруг забеспокоился.
Однажды Фокин-старший и вовсе обронил мобильник в могиле, которую рыл, и пришлось покупать новый, потому что покойника уже похоронили, так что, может быть, и сейчас…
Севка в третий раз заказал сто грамм виски со льдом и стакан сока манго, хотя больше всего на свете не любил мешать виски с соком и льдом. Он пытал себя этой смесью уже часа два или три, в ресторанчике «Санчо Панса».
Почему «Санчо Панса»?
Почему не «Дульсинея», например, или «Ветряные мельницы»?
Понятно, что «Дон Кихот» – банально, скучно и с намёком на испанскую кухню, о которой тут никто понятия не имел. Впрочем, суп «гаспачо» в меню всё-таки был, значит, что-то испанское в этом заведении всё же присутствовало.
– Принесите, пожалуйста, мне гаспачо, карпаччо и басмаччо[2], – попросил Севка официанта.
– Гаспачо закончилось, карпаччо не держим, а басмаччо вообще не по нашей части, – поклонился официант.
– Слышь, Санчо, – схватил его за рукав Севка, уже порядком поднабравшийся, – ну если у вас даже басмаччо нет, то принеси хотя бы канапе из желтопёрого тунца с шафрановым блином.
– Какой вы гурман, однако, – удивился официант и, наклонившись, доверительно сообщил Севке на ухо: – Должен вас огорчить, все желтопёрые блины улетели на юг. Не сезон! Может, картошечку фри закажете?
– А у неё сезон? Она не улетела на юг?
– Часть улетела, но часть осталась. Специально для вас.
– Тащите.
Официант ушёл за картошечкой, а Севке вдруг сильно взгрустнулось.
Время уходило бессмысленно и бездарно, говорухинские деньги проедались и пропивались, а из работы была только слежка за двумя блудливыми мужьями и одной неверной женой. Ни одного тебе интересного дела. Ни одной собаки Баскервилей или хотя бы убийства на улице Морг[3] .
Не дождавшись картошки, Севка встал и, пошатываясь, пошёл к выходу.
На улице шёл мелкий, противный дождь, но Фокин с удовольствием подставил ему лицо, чтобы освежиться после виски со льдом и омерзительного сока манго. Можно сказать, что с Севкой приключилась хандра – мелкая, пакостная хандра, такая же, как этот противный дождь.
