выйдет, потому что проявлений у них никаких. Сути — они сути и есть. Разные поганые душонки. Прохожих не пугающие. В жилье не проникающие. Тут ведь ни прохожих, ни жилья. Правда, за притолокой домишки у моста — помните? — прислонен высохший, как большой сухарь, писатель Гоголь. А в сорной траве чего только не перебывало! И ото всего осталася суть. Как у бродяги — путь, как у призрака — жуть, так у всякой чепухи — чернильной кляксы, пуговицы, яблочного огрызка — суть. Обретались там, к примеру, в спичечных коробках сухие жуки — майские самцы с коричневым заголовьем. Многие ведь мальчишки теряли из дырявых карманов свои сокровища…
Точных имен этой нежити не узнать, не упомнить. Один, вроде, звался Никакирь. Еще были Тухлецы, Чмырня-мужеложцы, дева Позабудь, жуковатые Кузя и Пизя. Верховодил всей босотой некий Исчезанец — суть вполне жуткая, а чья не поймешь.
Друг дружку они во тьме никогда не видели и знали один другого скорее на ощупь воздуха.
В тихом нытье угадывается словно бы скрип, словно бы курьим пером пишется какая-то кляуза, а это, похоже, травяная шелупонь вечеряет сутью загубленного петуха со всеми его перьями и ногами.
— Давайте я ему голову физиологическим клейстером оплодотворения приклею, чтоб целиком был… — предлагается сиплый голосишко.
— Откудова возьмем столь клейкую суть? — гнусавит кто-то.
— Пацаны же наизвергали…
— Исчезанец не дозволит!
— Именно! Не дозволю!
— Во! Помянули серого — он уже и тут!
— Да, тут! И не дозволю! Разве не сказано “Зло было пред очами Господа то, что они делали”?
— Александр Сергеич высказывались по-другому…
— Опять эта курва Позабудь плачет! — гундосо ябедничают из-под лебеды.
— А мы ей удовлетворение устроим. По кустам растаскаем.
— Кто устроит? Пушкин? Мы же бестелесные.
— Зато страна светлых людей… — Это голос Кузи.
— …хотя и темных сил. — Это Пизя.
— Сказал тоже! — не согласен Кузя, а Пизя свое:
— Пушкин наше усё…
