– Ты, сучок, разговариваешь с Солодником Мхачители. Запомни это имя. И мой тебе совет: хочешь спасти собственную задницу – выползай наружу.
Бокун подполз ближе к двери, передернул затвор.
– Солодник, – как можно громче сказал он, – ты ведь пришел за стеклянными колбами, которыми набита эта гребаная лаборатория?!
– Угадал, солдат!
– Тогда получи… – выдохнул Бокун.
В тот момент, когда он дал очередь из автомата, небо вдруг раскололось, мир задрожал и со странным грохотом начал расползаться по швам. Все вокруг затянулось непроницаемой мглой.
Российский фронтовой истребитель «Су-24» с полным боекомплектом, перейдя в пике, разъяренной осой обрушился на «Красную Горку». Когда через четыре часа после назначенного срока отряд не вышел на связь, летчик запросил центр:
– Блиндаж, я Сто первый… Я уже на подсосе, что делать?! Метеоусловия ухудшаются.
– Сто первый, приступайте к нейтрализации… – просипели наушники гермошлема.
Делая круг за кругом, «Су-24» методично утюжил лабораторию авиабомбами, оставив на десерт пару высокоточных ракет. Набрав высоту, пилот несуетливо, словно на показательных маневрах, положил машину в боевое, атакующее пике. Высокоточная ракета «Х-59М», расправив крылья стабилизаторов, подмигнув пылающим оранжевым соплом, ушла в сторону тонувшей в облаках дыма лаборатории. Следом, оставляя за собой белый шлейф, ушла вторая ракета.
– Блиндаж, – докладывал летчик, – нейтрализация завершена… Беру курс на базу…
Ослепший, с набитыми невидимой ватой ушами и обгоревшей спиной, Бокун лежал, уткнувшись лицом в грязь. Его трясло, как в лихорадке. Но он все еще жил.
Какая-то неведомая сила подняла его с земли, поставила на ноги и скомандовала: «Иди!»
И он пошел. Оглохший, слепой, пошел, потому что в спецназе Бокуна научили одному: выполнять приказы.
Бокуна подобрали незнакомые люди. Кто они были – абхазы, менгрелы, местные греки? Добравшись до Гудауты, Анатолий пришел к ограде 643-го российского зенитного полка.
И ему опять повезло: отправили в Сочи, потом на самолете перевезли в реабилитационный центр под Москвой.
Допрашивать его приходили люди из прокуратуры, военной разведки. Но что он мог рассказать им о гибели командира и остальных?
И от Бокуна отстали. О нем попросту постарались забыть, как и о «Красной Горке».
Анатолий назвал свою болезнь «эффектом невидимки». Тебя не видят, не слышат, так, словно тебя и нет вовсе. Соседи по палате его не замечали, главврач забывал посмотреть на обходах. Бокун подолгу простаивал у окошка в столовой, ожидая своей порции, пока повариха, проворно работая черпаком с загнутой ручкой, разливала по тарелкам суп.
Мысль о том, что теперь придется вернуться домой, ни разу не пришла в голову Бокуну. Дома о нем тоже забыли, потеряли, как забывают старую, ненужную вещь, заброшенную на антресоли.
И когда пришло время выписываться, оказалось, что ему некуда ехать. Из госпиталя он пошел на вокзал, сел в первую попавшуюся электричку, чтобы через два часа выйти в незнакомом городке между Москвой и Ленинградом.
Полгода Бокун проработал грузчиком. Занятие это оказалось довольно прибыльным, особенно для человека, который мог рассчитывать разве что на пенсию по инвалидности. Анатолий прижился на железнодорожных складах, где рядом с бетонной глыбой вокзала за невысоким забором стоял длинный, выложенный красным кирпичом сарай.
В будке жили «железнодорожники» – каста, находящаяся на три ступеньки выше обыкновенных бомжей. У них было свое жилье, постоянная работа, чем ныне в городе мог похвастаться далеко не каждый.
Разгружать приходилось все, от угля до финских холодильников. Но обитатели зеленого фургона могли по праву считать себя специалистами узкого профиля, предпочитая спирт и его производные. Склады представляли собой что-то вроде перевалочной базы, на которой поставщики из-за рубежа сбрасывали алкоголь. Отсюда «огненная вода» распределялась по столице и Подмосковью.
«Тиры», груженные сорокалитровыми бочками со спиртом для подпольных разливочных заводиков, шли за город на авиационные склады.
От перекатывания бочек с фур в ангары к утру переставала разгибаться спина, а холод от бетонного пола пробирал насквозь. К тому же в такие дни «железнодорожникам» почти ничего не перепадало.
Другое дело, когда приходила партия шампанского или водки. Обычно это были вагоны. Их разгружали на складе рядом с вокзалом, выстроившись в живую цепочку: два человека внутри вагона, двое под навесом и еще двое – на складе. Картонные ящики с бутылками передавались из рук в руки. Иногда бутылки бились, отчего приходилось поддерживать намокшее дно. В воздухе стоял приторный запах муската и водки, а содержимое разбитых бутылок текло по рукам, пьянило до одури.
Как только начальство начинало замачивать с представителями таможни снятие пломб с груза, грузчики по одному перебирались в глубь вагона и там переливали в пустые пластмассовые бутылки «некондиционные» остатки. На какое-то время разгрузка прекращалась, но потом снова шла своим чередом, под громкий смех и шутки заметно повеселевших «железнодорожников».
Тогда-то Бокун впервые и увидел Спыхальского, хозяина одной из фирм, ввозивших в Россию алкоголь. Поляк отличался от остальных фирмачей умением хорошо одеваться, но при этом оставаться нарочито простым.
Анатолию Анджей показался хитрым, но не жадным.
Спыхальский тоже заметил новенького и какое-то время приглядывался к нему, имея на Бокуна определенные виды.
Однажды после удачно проведенного дела Спыхальский заглянул во времянку к грузчикам, чтобы «пообщаться с народом». Народ, как обычно, пил. Хозяин презентовал ящик водки по случаю праздника и уже собирался уходить, но услышал, как бригадир, мужчина лет под сорок, с тщательно зализанными назад волосами, под которыми предательски поблескивала плешь, взахлеб рассказывал полупридуманную- полуреальную историю Анатолия Бокуна.
– Я тебе говорю, – обращаясь неизвестно к кому, мусоля в толстых, с пожелтевшими ногтями пальцах огурец, кричал он, – голыми руками сотню уложил, не меньше. Весь Кавказ на уши поставил.
– Это кто? – Анджей остановился у порога.
– Новенький наш, Толик!
– Если он такой герой, – спросил Спыхальский, – чего же в грузчики подался?
– Предали их! – уверенно, с внезапной ненавистью прохрипел бригадир. – Заплатили кому-то наверху, весь их взвод и положили. Он потом собирался найти того гада, который их продал. Даже из госпиталя сбежал.
– И что?
– А ничего, – по щекам бригадира покатились слезы. – Продали Россию!
Спыхальский ни о чем больше не спрашивал и поспешил уйти, боясь, что и ему придется выпить за Россию. А через какое-то время Анджей позвал к себе Бокуна и, отведя в сторону, предложил стать своим телохранителем. Анатолий согласился. Он исчез из общины грузчиков так же неожиданно, как и появился там.
Доказывать преданность новым хозяевам пришлось не на словах, а на деле. Анджей Спыхальский оказался трусоватым типом и перестраховщиком. Всю грязную работу он стремился перекладывать на плечи других. А грязи вокруг его бизнеса было, как навоза вокруг колхозного свинарника.
Внешне предприятие поляка выглядело очень даже респектабельно. Фирма осуществляла оптовые поставки продовольствия в Россию. Ее название мелькало в списках спонсоров, жертвовавших приличные суммы на содержание детских домов и организацию благотворительных обедов для малоимущих.
Бокун корчился от смеха, когда рьяный католик выстаивал службу в православном храме, а потом замаливал грехи перед иконой Божьей Матери Ченстоховской, Королевы Польши. Ее образок был закреплен на приборной панели личного автомобиля поляка. Выйдя из церкви, очумевший от ладана и непонятного пения на старославянском, Спыхальский прямо в машине начинал читать молитвы, фанатично таращась на
