последнее.
Байрон прощается б нем со страстями молодости, с поблекшей жаждой наслажденья, с порывами к счастью, которые уже не будоражат усталую душу. «Бред младой» отринут, но не остыла святая любовь к Свободе, пронесенная через всю жизнь. Может быть, любовь обреченная, но такая, без которой нет смысла жить:
Судьба не подарила ему даже такого счастья. Весной болезнь Байрона заметно обострилась, и он слег – чтобы уже не подняться. Пьетро Гамба не осмелился сообщить сестре о том, что произошло. Новость доставили английскому консулу в Болонье, он связался с графом Гвичьоли, а тот, испытывая необыкновенный подъем духа, послал к Терезе своего сына, восемнадцатилетнего школьника. И от этого мальчика Тереза услышала слова, заставившие ее страшно побледнеть, как будто остановилось сердце: «Графиня, лорд Байрон скончался в Греции 19 апреля…»
А едва ли не на следующий же день начались споры о том, каким он был. К чему стремился. Какой высшей идеей направлялась его жизнь.
И споры эти шли долго – яростные, жестокие споры, возбуждаемые самим его именем. Слишком много оно значило и для современников, и для потомков.
«Байрон… умер в непримиримой вражде со своей родиною». Так писал Белинский. Так думали все, кто ощутил могучий бунтарский дух поэзии Байрона, поняв и неизбежность его столкновения с обществом, где, продолжая мысль Белинского, человек «ничего не значит сам по себе, но получает большее или меньшее значение от того, что он имеет или чем владеет».
Люди, считавшие подобный порядок вещей незыблемым, принять Байрона не могли. Оттого они и постарались очернить его память. Сколько домыслов, пошлостей, сплетен, сколько клеветы продолжало изливаться даже через много лет после того, как сердце Байрона остановилось.
Его похоронили рядом с Ньюстедом, родовым гнездом. Вестминстерское аббатство, где погребены все великие англичане, не удостоило крамольника чести покоиться в своих стенах. Мемориальную доску в знаменитом вестминстерском «уголке поэтов» поместят лишь много лет спустя.
Миссолонги провожал его пышными траурными почестями. А уже на следующий день поднялась недостойная суета. Сулиоты требовали жалованья вперед за три месяца. Какие-то бакалейщики добивались от властей уплаты долгов, которые наделали, пользуясь поручительством Байрона, присланные из Лондона эмиссары. Каждая из враждующих греческих партий, стараясь очернить соперников, доказывала, что именно ей принадлежали симпатии поэта. Но была и другая реакция. Европа оплакивала Байрона – не та, которая собиралась на конгрессы Священного союза, а та, которая мечтала о вольном будущем и не могла, выражаясь словами Каховского, «жить подобно предкам нашим, ни варварами, ни рабами». Горе утраты осознавалось и как обязательство продолжить дело, которому посвятил себя Байрон. Оно будет продолжено – восстанием декабристов, Июльской революцией 1830 года. И были стихи. Очень много стихов, навеянных печальной вестью из Миссолонги. Лучшие написаны Пушкиным. Мы помним его с детства, стихотворение «К морю», где есть слова о «властителе наших дум»:
Мир опустел…
