это подтверждает, - что в той стране, где преобладает система рабства, наступает момент, когда она становится невыгодной и даже пагубной для интересов государства. При высоких ценах на продукты питания раб, никогда не трудившийся с охотой, потребляет примерно столько же, сколько производит, и поэтому не дает никакой или почти никакой прибыли своему хозяину. Промышленное развитие уже совершенно несовместимо с подневольным трудом. Поэтому в России при освобождении крепостных крестьян исходили не только из гуманных чувств - оно стало экономической необходимостью. В течение так называемого подготовительного периода, с 1855 по 1860 год, когда Крымская война выявила всю бедность и отсталость России по сравнению с другими странами, самыми сильными доводами, приводившимися защитниками освобождения, были доводы экономического характера. И последовавший в ближайшие шестнадцать - восемнадцать лет после освобождения крестьян колоссальный рост производительных сил (пока, как мы дальше увидим, деспотизм не стал ставить новые палки в колеса) доказывает справедливость этих доводов и мудрость реформы.
Как прямое следствие роста просвещения и социального развития в стране, с плеч народа было снято огромное экономическое бремя, наложенное на него средствами политического принуждения. Все назначения общественной жизни в стране теперь исполнялись без вмешательства правительства, просто путем самопроизвольной деятельности, стремления удовлетворять личные нужды членов общества. Не нужно было больше кнута, чтобы гнать крестьян на поля и рабочих - на фабрики. Общественная жизнь стала более уравновешенной. Россия перестала быть действующим вулканом, ибо неумолимая ненависть раба к господину сменилась относительно умеренным антагонизмом между работником и работодателем.
Какая же, в таком случае, была надобность сохранить самодержавие - военную диктатуру? Какая надобность была правительству удерживать свою абсолютную и неограниченную власть, если ему приходилось лишь исполнять простые и мирные административные обязанности, как они исполняются в соседних странах? Это гротескная аномалия.
Царизм потерял свой политический raison d'etre - свое право на существование. Самодержавие стало бесполезным и, следовательно, тираническим и нетерпимым. Первыми это поняли просвещенные круги русского общества. Это они так сильно почувствовали несправедливость и позор того, что народ держат в кабале, это они так горячо боролись за его освобождение. Как же они могли не возмущаться подлинным рабством, в котором царизм держит их самих и всю страну?
Вполне естественно поэтому, что одновременно с движением шестидесятых годов за освобождение крестьян происходило также всеобщее движение среди русской интеллигенции за либерализм и все, что он означает. Но самодержавие оставалось непоколебимым. Благодаря своеобразному положению в стране правительство имело в своем распоряжении огромные силы, и оно было полно решимости сопротивляться до конца.
Две причины делают открытую борьбу против русского абсолютизма чрезвычайно трудной. Первая - это та, которая в продолжение всего нашего злосчастного прошлого оказала столь неоценимую услугу деспотизму, - беспредельные размеры страны, бесконечность пространств и бедность больших городов - условия, делающие общие, согласованные действия значительных масс населения физически почти невозможными. Вторая причина (менее важная, потому что не постоянно действующая, но, хотя она, несомненно, исчезнет в недалеком будущем, пока еще очень веская) возникает из отсутствия морального единства различных классов нашего общества.
В России нет буржуазии в собственном смысле этого слова, той буржуазии, которая совершила французскую революцию в 1789 году и дала народу руководителей и вожаков. Наша интеллигенция и либералы - большей частью те же бывшие дворяне и мелкопоместные помещики, которым народ не простил зла, причиненного их отцами и дедами.
Таким образом, правительство, сумевшее максимально сосредоточить свои силы, имеет перед собой противника разъединенного и расколотого, физически и морально разобщенного. Стратегическое положение правительства поэтому особенно усилилось. Ловко используя свои преимущества, пренебрегая жизненными интересами народа и продолжая подавлять миллионные массы неграмотных крестьян, самодержавие ведет против интеллигенции непримиримую и беспощадную войну. Двадцать пять лет длится эта война, принимая все новые формы и становясь все более жестокой и отчаянной.
В последующих главах я хочу показать подлинный характер происходящей ныне борьбы и той стадии, которой она достигла. Затем мы попытаемся уяснить вероятные последствия этой схватки.
Часть вторая
Глава X
Ночной Петербург в 1875 году. Часы только что пробили два. Город спит, объятый глубокой тишиной. Широкие пустые улицы, тускло освещенные мерцающими газовыми фонарями, тянутся прямыми рядами, как развернутый строй солдат, и словно отдыхают после суетни и треволнений дня. Исчезли бесчисленные пролетки, запряженные маленькими лошадьми, которые составляют столь своеобразную черту большого города, превращая опустевшие теперь проспекты в нескончаемый поток колес, конских крупов и человеческих голов; редкие извозчики, еще не покинувшие стоянки, тщетно ожидая седоков, крепко уснули в своих дрожках. Дворники больших домов, не отпирая больше гостям и уже не занятые слежкой за подозрительными личностями, спят в подворотнях сном праведников, и одинокому прохожему глухой стук собственных шагов на гранитных плитах напоминает о позднем часе. На углу Литейной и Бассейной стоит на посту городовой. Его обязанность - блюсти порядок в своем околотке и, обходя его дозором, быть начеку; и, когда он прислоняется к стене дома, с фуражкой, глубоко надвинутой на глаза, самый строгий околоточный надзиратель, взглянув на него, не догадается, погрузился ли он в забытье или сомкнул лишь глаза, чтобы поразмыслить о злобе мирской и лучшем способе раскрыть козни нарушителей порядка. Малый без сожаления может предаваться своим одиноким думам. Ночной покой обуздал на время страсти, вожделения и борьбу в окружающем его человеческом муравейнике. Петербург спит первым сном, и все спокойно.
Но что за странная компания таинственно и бесшумно появляется из подъезда большого здания возле висячего моста над глубоким, темным каналом? Люди выходят цепочкой, пока на улице не собралось человек пятнадцать. Повинуясь произнесенной вполголоса команде, встали в строй и быстро заскользили по безлюдным улицам. Часть из них в штатском, другие в форме. Если бы штатские шли в центре, не было бы сомнения о характере этого кортежа, но они идут впереди, ведя остальных за собой, и военные замыкают шествие.
Когда отряд подходит к Литейной, топот ног и звон оружия явно пугают всех, кто их слышит. Задремавший было городовой вдруг вздрагивает, быстро поправляет фуражку, встает во фронт и отдает честь начальнику отряда, однако последний не удостаивает его ответом. Извозчик, проснувшись, трет глаза и со страхом глядит на зловещее видение. Запоздалый прохожий, увидев ночной отряд, поспешно заворачивает в переулок и выжидает там, пока отряд не пройдет мимо; затем, выйдя из своего укрытия, следит за ним взглядом, спрашивая себя, куда он направляется, и, быть может, сожалея, что намеченной жертве, менее счастливой, чем он сам, не удастся уйти из роковых сетей.
Ибо целью отряда является не доброе дело, не желание оказать кому-то помощь. Это идут слуги
