– Месяц назад двоих из соседнего села убило, а теперь вот и до нас докатилось. Когда же это все кончится?!
– Единственного сына…
– Каково теперь матери будет?
Никонов шел первым и смотрел только вперед. Ему не хотелось встречаться глазами с этими людьми, которые, конечно же, по-своему были правы. Эта никому не нужная война уносила жизни молодых людей. И как можно объяснить этим людям, что за целый год войны его рота потеряла только троих бойцов, тогда как в других подразделениях потери исчислялись десятками? Как объяснишь, что их молодой односельчанин, опытный спецназовец, был убит одним из чеченских фанатиков, который, выскочив из дома, рванул чеку гранаты?
Но сейчас ротный готов был оказаться на его месте, лишь бы только не слышать этих слов.
Когда подошли к крыльцу, входная дверь распахнулась с такой силой, что из окна выскочило стекло.
– Афанасий вышел.
– И сердитый какой! Что же теперь будет? – пронеслось по толпе.
На крыльце перед ротным стоял седовласый старик под два метра ростом. В нем чувствовалась сила и энергия молодого мужчины. Ротный еще никогда не видел таких стариков. Казалось, будто бы он появился из глубины веков. Такими в старину были викинги или русские богатыри. В руках он держал ружье. Ротный хотел посмотреть ему в глаза, но старик был слеп. Зрачки его неподвижных глаз были заведены под веки. Этот взгляд слепого заставил ротного отвести глаза в сторону. Он не в силах был больше смотреть, как лихорадочно вращаются под седыми бровями густо пронизанные красными прожилками белки старика.
– Кто из вас командир моего Лешки? Кто?! – заревел старик и затряс оружием с такой силой, что казалось, в его руке находится не тяжелое ружье, а обычная палка.
Собравшаяся толпа замерла. Но Никонов знал, что толпа не сочувствует ему, как и тогда, когда снимали гроб с машины. Тогда никто не бросился помогать, как будто бы еще не верили до конца в то, что в гробу лежит их сельчанин Лешка Смирнов. Толпа ждала, что будет дальше, и ротный это чувствовал. Он умел угадывать характер толпы, ее настроение. И он понял, что жалеть его не будут. Если этот здоровенный родственник застрелит его прямо сейчас, люди будут удовлетворены. Роман понимал, что именно он, командир двенадцатой роты – той самой, которая за прошедшие двенадцать с половиной месяцев не вылезала из зоны почти не прекращающихся боев и обстрелов, вечных зачисток и поисков главарей боевиков, которого любили его подчиненные и побаивались некоторые офицеры; он был сейчас для односельчан своего бойца причиной и средоточием зла, несправедливости и всей той мерзости, которая вот уже несколько лет оплетала страну своей вязкой паутиной и от которой не было спасения. Не президент, не министр обороны, не командующий группой войск, отправляющий целые батальоны на верную смерть, – а он, капитан Никонов.
«А может, тут и надо умереть? – подумал ротный. – Умереть, пока не вышла из дома мать Лешки Смирнова. Чтобы не глядеть ей в глаза. Чтобы не искать слов сочувствия. Не путаться в объяснениях и подробностях гибели парня». Эти мысли резанули по живому, задев самую душу.
– Я командир вашего Лешки, – спокойно ответил ротный, и толпа за его спиной вовсе притихла.
– Кто ты?
– Капитан Никонов, командир роты спецподразделения, в котором служил и воевал ваш сын.
– Внук… Внук… – услышал ротный за спиной.
– Значит, ты моего Лешку на смерть посылал?
– Я, так точно.
Ротный смотрел на старика и ждал развязки.
– Я тебя сейчас застрелю, капитан Никонов, – сказал старик уже не ротному, а толпе односельчан, как бы приглашая их в свидетели своего праведного гнева.
– Стреляй, отец, – спокойно ответил ротный. – Я стою перед тобою. – Ротный взялся за ствол и направил его себе в грудь. – Если считаешь, что это я виноват в смерти твоего внука, то стреляй.
– А я знаю. Я тебя чувствую, – ответил старик и опустил ружье.
Наступила молчаливая пауза. Молчал старик, молчал Никонов, и молчала толпа. Но теперь в ее молчании что-то переменилось.
– Заносите Лешку в дом, – приказал старик. – Пускай дома побудет. Несите к матери.
Прапорщики подняли гроб, только теперь к ним присоединились несколько мужчин, подставляя свои плечи.
Мать Лешки Смирнова сидела в углу под маленькой иконкой Казанской Богоматери. Когда внесли гроб, женщина хотела встать, но ее ноги подломились, и она лишь дернулась всем телом, охнула и стала сползать со стула на пол. Ее подхватили несколько рук, расстегнули воротничок кофты. Кто-то передал таблетки от сердца.
– Положите ее на диван, – продолжал командовать старик. – Пускай полежит, отдохнет. Доченька моя. Оставьте нас одних. Уходите! – И он замахал руками на присутствующих в комнате людей.
Ротный выходил последним, когда на крыльце его остановил мужчина в джинсовом костюме. Он стоял, прислонившись к косяку двери, выставив вперед ногу. Роман увидел рядом с ним палочку-трость, с которой обычно ходят старики или калеки.
– Ну что, капитан? Долго еще там министрам да советникам угождать будете – или наконец начнете воевать как следует?
Ротный посмотрел в его глубоко посаженные серые глаза и вместо ответа попросил закурить.
– Извини, у меня обычные.
– Давай. Я такие и курю.
– Правильно. Сам не могу отвыкнуть, – ответил мужчина в джинсовом костюме.
– А ты где к ним пристрастился? – спросил ротный.
– Мне эти сигареты Афган напоминают. Вот и курю по старой привычке.
– Я Афган не захватил. – Ротный сделал глубокую затяжку и выпустил клуб дыма.
– Жалеешь, что не побывал? – Мужчина с серыми глазами усмехнулся. – Не жалей. Или ты этого дерьма в Чечне не нахлебался? Поверь, там, в Афгане, оно таким же отвратительным было.
– Мне не с чем сравнивать. – Капитан делал глубокие судорожные затяжки, словно торопился докурить и куда-то сразу бежать. Сквозь сизоватый дым он разглядывал лицо бывшего афганца. Докурив сигарету, спросил: – Бадик там нажил?
– Там. На мине подорвался. Лейтенант шел первым. Противопехотная, американская. Я шел вторым, мне повезло больше. Лейтенанта – наповал, а меня ребята наши вынесли. Правда, ногу там оставил. – Бывший афганец выставил вперед вторую ногу, от колена которой начинался протез. – Так что теперь я одной ногой здесь, а второй – там. В буквальном смысле. – Афганец коротко и зло рассмеялся.
Некоторое время курили, молча прислушиваясь к звукам в доме. Молчание тяготило, и ротный заговорил:
– Я смотрю, тут в селе у вас тип лица особый какой-то.
– Обычный. Русские все живут, – пояснил собеседник.
– С такими лицами только в последний бой идти.
– А последний бой уже идет, капитан; ты что же, до сих пор не понял? – Афганец вопросительно посмотрел на ротного.
– Давно понял. Но не про меня эта тема. Я солдат и буду служить своей Родине независимо от обстоятельств, – ответил Никонов и сменил разговор на другую тему. – Лешка чем-то на тебя был похож. Глаза такие же, и лоб такой же высокий…
– Племянник он мой, Лешка. Татьяна, мать его, – сестра моя. А на крыльце тебя встречал дед его. Мы тут почти все родня.
– А что у старика с глазами? – не удержался ротный.
– В танке горел. Под Брестом. Один из всего экипажа живой остался.
– Так он что, в Великую Отечественную воевал? – удивился Роман.
– А ты думал! – вскинулся афганец, но тут же сразу сник. – Лешку жалко. Хороший был парень…
Снова замолчали, думая каждый о своем.
