неоднозначную реакцию? Германия до сих пор говорит о нацистском периоде, Франция — о коллаборационизме с нацизмом, Аргентина, Чили, Камбоджа, Сьерра-Леоне — все эти страны так или иначе пытались институализировать общественные споры о кровавом прошлом. А вот в России ничего не было, кроме краткого, ни к чему не приведшего процесса над коммунистической партией. По сути, в России не было ни публичных заседаний с признаниями, ни парламентских слушаний, ни какого-либо официального расследования в отношении массовых убийств или лагерей СССР.
Результат: спустя полвека после окончания Второй Мировой войны в Германии продолжаются регулярные общественные обсуждения компенсации пострадавшим, памятников, нового толкования истории нацизма, даже того, следует ли молодому поколению немцев продолжать нести бремя вины за преступления нацистов. Спустя 50 лет после смерти Сталина в России нет таких обсуждений, поскольку память о прошлом не является живой составляющей публичного дискурса.
Я понимаю, что есть причины, объясняющие это общественное безмолвие. Большинство россиян действительно все еще пытаются справиться с тотальной трансформацией в экономике и обществе, сталинское время давно миновало, и с тех пор много чего случилось. Посткоммунистическая Россия — это не послевоенная Германия, где была еще свежа память о самых страшных зверствах. В начале XXI в. большинству населения события середины ХХ в. представляются почти древней историей. Пожалуй, еще важнее то, что многие россияне считают, что обсуждения прошлого уже прошли, и толку от этого было мало. Когда я спрашивала у россиян старшего возраста, почему о ГУЛАГе так редко говорят сегодня, зачастую они отмахиваются от этого вопроса: «В 90-х гг. только об этом и говорили, но ни к чему это не привело».
Выдвигалось много причин, по которым в России так и не воздвигнут национальный памятник миллионам жертв репрессий. Однако Александр Яковлев незадолго до своей смерти дал мне исчерпывающие объяснения. «Памятник поставят, — сказал он, — когда мы, старшее поколение, все умрем».
Но так ли это важно, что с прошлым не разобрались должным образом? Безусловно, это было очень важно для других стран. И сегодня в странах Центральной Европы передаваемые шепотом слухи о старых секретных папках являются дестабилизирующим фактором в политической жизни, что сказалось, по меньшей мере, на одном польском и одном венгерском премьер-министрах. А проблема в Польше так обострилась, что большинство людей теперь полагают совершенно бессмысленными попытки скрывать содержимое этих папок — их следует полностью открыть с тем, чтобы никто больше не мог использовать их для очернения кого-либо или шантажа.
Конечно, в России совсем другое положение. Россия унаследовала весь антураж советской власти, а также властные структуры Советского Союза. В результате этого политические последствия отсутствия в России памяти о прошлом имеют гораздо большее значение, чем для других бывших коммунистических стран. Многие россияне забыли, что Сталин, например, депортировал чеченский народ в казахские степи, где половина депортированных погибла, а оставшиеся должны были сгинуть вместе со своим языком и культурой. Спустя полвека Российская Федерация обстреливает чеченскую столицу Грозный и убивает за две Чеченские войны десятки тысяч мирных жителей. Если бы российская элита помнила нутром, национально, что Сталин сделал с чеченцами, они бы не могли вторгнуться в Чечню в 90-х гг. А подобный поступок является моральным эквивалентом повторения германского вторжения в Польшу. Конечно, это с чеченской точки зрения, даже если русские по-другому видят его. Но большинство россиян не помнят, что произошло с чеченцами в 40-х гг., не понимают сложных чувств чеченцев к России, не понимают, как пострадала чеченская культура от депортации нации, и в силу этого не понимают исторического фона этой войны.
Конечно, это отсутствие покаяния, дискуссии или размышления о прошлом сказывается на формировании современного российского гражданского общества и на утверждении верховенства права. Я не буду более об этом говорить, потому что думаю, что вы это хорошо понимаете.
Но лично меня больше всего беспокоит, что из-за отсутствия интереса к прошлому у молодого поколения нет героев. Именно те, кто тайно противостоял Сталину, должны быть широко известны в России, точно так же, как известны в Германии участники заговора против Гитлера. Огромный пласт российской литературы создан уцелевшими людьми, чей гуманизм одержал победу над чудовищными условиями советских концлагерей, их следует больше читать, лучше знать, чаще цитировать. Если бы школьники лучше знали этих героев и их повести, у них было бы больше предметов для гордости из прошлого России, кроме имперских и военных триумфов. В конце концов, Россия — страна, где зародилось современное правозащитное движение, здесь, в Москве. Мне грустно, что столь мало россиян знают об этом.
В заключение несколько выводов. Если Россия и весь постсоветский мир решат игнорировать свою собственную историю, тогда у обитателей этой части света не будет глубокого понимания человеческой природы. В конечном счете, каждая из великих трагедий ХХ в. была уникальной. ГУЛАГ, Холокост, геноцид армян, «культурная революция», революция в Камбодже, война в Югославии. У каждой из них свои исторические, философские и культурные причины, каждая трагедия произошла при конкретных местных обстоятельствах, которые никогда не повторяются. Только наша способность умолять уничтожить личность, саму человеческую сущность своего ближнего, оставалась и остается неизменной. Мы превращаем своих соседей во врагов, мы принижаем своих противников до уровня паразитов или ядовитых растений, которые следует уничтожить. Мы считаем жертв нашей жестокости существами низшего порядка или злыми существами, для которых возможны только заключение, ссылка или смерть.
Чем лучше мы понимаем, каким образом разные страны превращают своих соседей и сограждан из людей в тварей, тем больше мы узнаем, какие конкретные обстоятельства привели к массовым пыткам и убийствам, тем лучше мы постигаем темную сторону нашей собственной человеческой натуры. Тоталитарная философия всегда привлекала да и сейчас остается привлекательной для многих миллионов людей. Нам нужно понять, для чего это так. И каждая повесть, каждые мемуары, каждый документ истории ГУЛАГа является составным элементом решения этой головоломки, в них содержится частичка ответа. Без этого понимания мы просто можем в один прекрасный день проснуться и понять, что не знаем, кто мы. Спасибо вам.
Обсуждение
Борис Долгин: Кажется, что все-таки реальная картина происходившего у нас в последние десятилетия была несколько сложнее, чем вы описали.
Эпплбаум: Да, но вы дали мне только 40 минут.
Долгин: Да, конечно. Я не имею в виду, что нет каких-то подробностей, но все содержательно сложнее. Дело в том, что в конце 80-х — в 90-ые гг. и вплоть до недавнего времени сначала в Советском Союзе, потом в России работала специальная комиссия по реабилитации жертв политических репрессий. Сначала это была еще комиссия ЦК, результаты ее работы печатались в центральной прессе, объявлялись по телевизору, полностью публиковались в новом тогда журнале «Известия ЦК КПСС». Потом, уже в постсоветской России, это была комиссия при президенте, возглавлявшаяся человеком, который руководил еще партийной комиссией — Александром Яковлевым. Это была чуть более периферийная комиссия, информацию о которой найти можно было, но нужно было специально искать. Кроме того, действительно, на рубеже 80-90-х гг. возникло довольно массовое, во всяком случае в среде интеллигенции, движение за создание мемориала — в смысле, памятника жертвам репрессий, тогда и возникло упоминавшееся вами общество «Мемориал».
В какой-то момент, повторю, это было достаточно заметным общественным феноменом. А потом начало происходить что-то другое.
С крахом Советского Союза, я позволю себе не согласиться, сохранился далеко не весь антураж. У нас исчезла Коммунистическая Партия Советского Союза — все-таки «ведущая и направляющая сила» советского общества. У нас кое-что изменилось, и возник вопрос — а что делать дальше? Еженедельных политинформации в школах нет, идеологической «накачки» в других формах тоже нет. Противостоять как
