– А это мы еще посмотрим. Общество было создано для стариков, но сам режим совсем не так стар. По правде сказать, эта кучка ничтожных трусов опутала весь мир кустарным камуфляжем. Они думают, что создали режим на тысячу лет. Амиши были амишами и четыреста лет тому назад. Любопытно поглядеть, переживут ли амишей эти жалкие бабуськи и дедки.
На горизонте замаячили башни Штутгарта. Эти громадные небоскребы были облицованы чешуйчатым изразцом. Издалека они походили на огромных рыб. Верхушки башен испускали струи чистейшего пара, и его очаровательные маленькие белые облачка веяли над каждым зданием. Присмотревшись пристальнее, можно было заметить, что стены башен дышат. Они сжимались и поблескивали.
– Я даже не представляла себе, что Штутгарт так напоминает Индианаполис, – сказала Майа.
– А ты бывала в Индианаполисе?
– Через телеприсутствие.
– А, ну да.
Она окинула взглядом далекие башни и вздохнула:
– Говорят, что Штутгарт – крупнейший мировой центр искусств.
– Да, – неторопливо отозвался Ульрих. – Штутгарт весь искусственный.
Город опоясывали зеленые холмы, сложенные из камней прежних разрушенных штутгартских построек. Штутгарт тяжело пострадал в сороковые годы, во время эпидемий. Большая часть города сгорела дотла, после того как его покинули перепуганные жители. Оставшиеся в живых горожане вернулись, население увеличилось, и последствия этой страшной заразы постепенно ушли в прошлое. В застойные пятидесятые и шестидесятые годы, когда мир захлестнуло увлечение мистикой, Штутгарт был полностью перестроен. Архитекторов нового города не связывали никакие воспоминания, и они, засучив рукава, с рвением принялись возводить биомодернистские памятники новой культурной эпохи. В ту пору люди часто старались доказать себе, что, уж если им удалось выжить, они вправе перестраивать все, что было создано в прошлые века, и рьяно отстаивали свою точку зрения.
Машина выехала с автобана. Дождь прошел, и на небе показалось бледное зимнее солнце. На склонах холмов стояли молодые каштаны без листьев, у их подножий живописно грудились обломки старых кирпичей и куски засохшего бетона.
Они припарковались и вышли из машины. Ульрих не стал глушить мотор – автомобиль мог притормозить сам, услышав голос нового хозяина.
– Машине лучше стоять в стороне от шоссе, где-нибудь в укромном месте, – пояснил Ульрих, спрятав под рубашку сотовый телефон. – Мы не станем парковаться на виду у всех.
Они поднялись на холм, пройдя через рощицу. По пути им встретились двое в коричневых комбинированных кожаных пальто, лица заросли темными бородами, металлические цепи на шее и серьги в ушах. Они сидели под большим зонтом на складных стульях за маленьким плетеным столом. Один из них методично фотографировал всех прохожих. Второй болтал по телефону на языке, который Майа так и не могла разобрать. Он говорил, кивал головой и улыбался, размахивая палкой длиной около метра. Палка была отлично отполированная, тяжелая, очень крепкая. Похоже, она успела погулять по многим спинам, а может, и размозжила не одну голову. Оба стража порядка ограничились короткими кивками, когда Ульрих и Майа проследовали мимо и взобрались на холм. По лесному склону между деревьями прогуливалась толпа. Среди них попадались смуглолицые люди, которые не обращали на чистую праздную публику внимания, громко приветствовали друг друга и неприлично громко смеялись.
Майа и Ульрих очутились на другой стороне холма. Вниз по склону стояли палатки, дымились костры, а раскладные лотки ломились от всякой всячины. В отгороженных веревками загонах стояли подержанные автомобили. Ими торговали бородатые мужчины в бусах, шляпах с блестками, с серебряными браслетами на запястьях, громко зазывавшие покупателей. Здесь же бродили темноглазые женщины в ярких юбках, с лентами в косах, в серьгах и браслетах из серебра. Под ногами у них сновала тьма-тьмущая босоногих чумазых ребятишек.
Ульрих сосредоточился, выражение лица стало напряженным, с какой-то механической улыбкой. Мимо прилавков с товарами прохаживались молодые немцы, но они казались меньшинством среди обосновавшихся здесь чужаков.
В этих людях было что-то экзотическое. Такие лица с резкими, крупными чертами не встречались Майе вот уже лет сорок. Лица на все времена. Ковыляющие ноги, старческие пятна на руках, морщины на лбу, щеках и шеях. Женщины поседевшие и сгорбленные, как давно не горбились женщины во всем мире. Суровые, патриархального вида старики невольно приковывали взгляд своей естественной величавой походкой. В них было достоинство, которое привлекало и пугало одновременно.
А еще дети, толпы орущих маленьких детей. Странно было видеть такое количество детей, собравшихся в одном месте и в одно время. Десятки детей одной небольшой этнической группы – зрелище не для слабонервных.
– Кто эти люди? – спросила Майа.
– Цыгане.
– Кто, кто?
– Они называют себя ромалы.
Майа похлопала по уху.
– Мой переводчик, очевидно, не понял это слово.
Ульрих задумался.
– Это цыгане, – пояснил он по-английски. – Мы в большом лагере европейских цыган.
– Надо же. Никогда не видела в одном месте столько людей без медицинских документов. Я и понятия не имела, что в мире осталось так много цыган.
Ульрих вновь перешел на немецкий:
– Цыгане не редкость. Их просто трудно увидеть. Они по-прежнему кочуют и умеют не привлекать к себе внимания. Эти люди восемьсот лет были изгоями в Европе.
