Эмиль ворочался во сне. Через час она негромко заплакала от растерянности и боли. Теперь ей часто помогали слезы, они легко навертывались на глаза и смывали всю тоску, как родниковая вода смывает чистый песок. Но сегодня ночью слезы не принесли ей облегчения.
Перестав плакать, она почувствовала себя вполне здоровой и нормальной, со свежей головой и очень, очень несчастной.
Майа разбудила мирно спавшего Эмиля.
– Проснись, дорогой. Я хочу тебе что-то сказать.
Эмиль открыл глаза, кашлянул, сел на кровати и не спеша перевел эти английские команды.
– Что такое? Сейчас еще рано.
– Ты ведь помнишь, кто я, не правда ли?
– Ты Майа. Но если ты сказала мне что-нибудь ночью, то утром я никак не вспомню.
– А я и не хочу, чтобы ты помнил, Эмиль. Я просто хочу тебе что-то сказать. Я должна тебе сказать. Сейчас.
Эмиль собрался с силами и, кажется, окончательно пробудился. Он отдернул тяжелый занавес за изголовьем кровати, и студию залил свет убывающей луны и уличных огней.
Он посмотрел ей в лицо.
– Ты плакала?
– Да.
– Ты собираешься мне в чем-то признаться? Да, я понимаю. Я это уже чувствую. Я, кажется, вижу правду в твоих глазах. Ты мне изменила?
Она изумленно покачала головой.
– Нет-нет, – настаивал он, подняв руку. – Тебе ничего не надо мне говорить. Все и так понятно! Красивая молодая девушка и бедный гончар-неудачник, да меня любой способен обмануть! Я знаю, мне нечего предложить, чтобы добиться женской верности. Мои руки, мои губы, что они значат? Когда сам Эмиль уже призрак! Еле живой человек!
– Эмиль, послушай меня...
– Да разве я просил тебя быть мне верной? Я никогда не просил об этом! Я лишь просил тебя не унижать меня. Я дал тебе свободу делать все что угодно. Пусть у тебя будет хоть дюжина любовников, хоть целая сотня! Просто не говори мне об этом. А ты все же намекнула, не так ли? Ты хочешь разрушить мои иллюзии этой своей злой исповедью.
– Эмиль, прекрати! Ты ведешь себя как ребенок.
– Не называй меня ребенком, ты, бродяга! Я вдвое старше тебя.
– Нет, это не так, Эмиль. А теперь успокойся. Я намного, намного старше тебя. Я вовсе не молодая девушка по имени Майа. Я старая. Я старая женщина. Меня зовут Миа Зиеманн, и мне без малого сто лет... – Она снова заплакала.
Эмиль был ошеломлен. Нависло гнетущее молчание. Эмиль осторожно, медленно передвинулся к краю кровати.
– Ты шутишь?
– Нет, я не шучу. Мне девяносто четыре или девяносто пять лет, что-то в таком духе, и в некотором роде моя судьба сходна с твоей. Я стала другой, и это было серьезное испытание. Все случилось несколько месяцев назад. Я стала такой, как сейчас, меня словно на куски разрубили, словно я очутилась в другом мире.
– Значит, ты не изменила мне?
– Нет, Эмиль, нет, это твои домыслы, они ничего общего не имеют с тем, что есть на самом деле. Я говорю тебе правду. Постарайся понять, в конце концов.
– Ты сказала, что тебе сто лет. Хотя на вид около двадцати.
– Да.
– Ну что же, ты не старая женщина. Я знал старух. У меня даже были любовницы-старухи. Ты можешь быть кем угодно, моя дорогая, но только не старухой. – Он вздохнул. – Ты что-то приняла. И переутомилась.
– Единственная вещь, от которой я переутомилась, – это неотеломерическая диссипативная клеточная детоксификация, и, поверь мне, в сравнении с безвредными растворами, которые пьете вы, ребятки, она – настоящая отрава.
– Ты утверждаешь, будто ты геронтократка. Почему же ты тогда не устроилась в своем пентхаусе, увешанная датчиками?
– Потому что я бросила их и бежала, вот почему. Я подписала все документы – согласилась на самый передовой способ лечения, а потом нарушила каждый из пунктов. Я тайком улетела на самолете в Европу. Смылась от возможного ареста. Я – иностранка на нелегальном положении, я сбежала от исследовательской программы. Когда-нибудь они поймают меня, Эмиль. Сама не знаю, почему я это сделала. Я не знаю, что со мной будет дальше. – Она горько зарыдала.
Он немного помолчал, а потом спросил подозрительным дрожащим голосом:
– Почему ты мне об этом говоришь?
Она захлебывалась слезами и в тоске и отчаянии не могла произнести ни слова.
