острым как бритва лезвием длиной в руку.
Под неотразимой вспарывающей лаской ножа прочная обложка книги разошлась с тихим треском взрезанной ткани. Ловким движением из-под переплета Критик выдернул тонкий и мерцающий диск- накопитель. Книгу он положил на стол.
— Вы это прочли?
— Диск? — Эдди пустился в импровизацию. — Я решил, что он закодирован.
— И верно решили, но я имел в виду книгу.
— Думаю, она немало потеряла при переводе.
Критик вопросительно поднял брови. Брови у него были темные и густые, с глубокой складкой между ними, а под ними поблескивали запавшие серо-зеленые глаза.
— Вы читали Канетти в оригинале, мистер Дертузас?
— Я имею в виду перевод между веками, — сказал Эдди и рассмеялся. После прочтения у меня остались одни лишь вопросы… Вы могли бы ответить на них, сэр?
Пожав плечами, Критик отвернулся к ближайшему терминалу. Это был компьютер ученого, наименее обветшалая машина во всем офисе. Он нажал последовательно четыре клавиши; си-ди-ром завертелся и выплюнул диск. Критик протянул диск Эдди.
— Все ответы вы найдете здесь, во всяком случае, те, какие я могу дать вам. Полное собрание моих сочинений. Прошу вас, возьмите диск. Скопируйте его и отдайте кому пожелаете, разумеется, с указанием копирайта. Стандартная академическая процедура. Уверен, этикет вам известен.
— Большое спасибо, — с достоинством отозвался Эдди, убирая диск в сумку. — Разумеется, у меня уже есть ваши труды, но я рад получить исправленное и дополненное издание.
— Мне говорили, за экземпляр собрания моих сочинений можно получить чашку кофе в любом кафе Европы, — раздумчиво произнес Критик и, вставив закодированный диск, нажал еще несколько клавиш. — По всей видимости, цифровое отоваривание еще не вышло в тираж, даже в литературе… — Он уставился на экран. — Чудненько. Я знал, что мне еще понадобятся эти данные. И уж конечно, мне не хотелось бы держать их у себя дома. — Он улыбнулся.
— Что вы собираетесь делать с этими данными? — решился спросить Эдди.
— Вы правда не знаете? — ответил вопросом на вопрос Критик. — И вы из ЭКоВоГСа, группы, кичащейся всепожирающим любопытством? Что ж, думаю, это тоже стратегия.
Он нажал еще несколько клавиш, потом откинулся на спинку кресла и вскрыл пачку сигарет.
— Какой стратегии?
— Новые элементы, новые функции, новые решения — я не знаю, что есть «культура», но я точно знаю, что делаю я.
Критик медленно затягивался, брови его сошлись у переносицы.
— И что же это?
— Вы хотите спросить, какова скрытая концепция? — Он помахал сигаретой в воздухе. — У меня нет «концепции». Борьбу нельзя низводить до одной простой идеи. Я возвожу здание мысли, которое не должно быть, не может быть низведено до единой простой идеи. Я возвожу структуру, которая, быть может, наведет на мысль о «концепции»… Сделай я большее, сама система пересилит культурное окружение… Любая система рационального анализа должна существовать внутри крепкого и слепого тела человеческих масс, мистер Дертузас. Если какой-то вывод мы и сделали из опыта двадцатого века, то это он по меньшей мере и есть. — Критик вздохнул, выдохнув облачко ароматного медицинского тумана. — Я сражаюсь с ветряными мельницами, сэр. Это долг… Часто это приносит боль, но одновременно приносит тебе невероятное счастье, поскольку ты понимаешь, что у тебя есть друзья и враги и что ты способен удобрить общество противоречивыми точками зрения.
— О каких врагах вы говорите?
— Здесь. Сегодня. Новое дата-сожжение. Это была необходимая стадия формального сопротивления.
— Здесь нехорошее место, — взорвалась Сардинка, или, точнее, Фредерика. — Я понятия не имела, что именно это наша сегодняшняя явка. Ни о какой безопасности здесь не может быть и речи. Жан-Артур, вы должны немедленно уйти отсюда. Вас тут могут убить!
— Дурное место? Ну разумеется. Но здесь столько мегабайтов на службе добра и на службе тех, кто творит добро, — так мало у нас внятных интеллектуальных трактовок истинной природы зла и его бытия… Жестокости и глупости и актов насилия и тьмы… — Критик вздохнул. — На деле, если б вам позволили заглянуть за коды, за какими герр Шрек столь мудро укрыл все свои архивы, собранные здесь данные показались бы вам довольно банальными. Руководства по совершению преступлений притянуты за уши и скверно написаны. Схемы для бомб, подслушивающих устройств, лабораторий по производству наркотиков и так далее плохо разработаны и скорее всего неосуществимы на практике. Порнография — ребячески незрелая и явно антиэротичная. Вторжение в частную жизнь представляет интерес только для вуайеристов. Зло банально и ни в коей мере не столь кроваво-ало, каким рисуют его наши инстинктивные страхи. Это как сексуальная жизнь родителей — первоосновная и запретная тема и тем не менее объективно неотъемлемая часть их человеческой природы и разумеется, вашей собственной.
— Кто намеревается сжечь это место? — поинтересовался Эдди.
— Мой соперник. Он зовет себя Нравственным Рефери.
— Ну да, я о нем слышал. Так он тоже в Дюссельдорфе? Господи Иисусе.
— Он шарлатан, — фыркнул Критик. — Фигура типа аятоллы. Популярный демагог для масс… — Он глянул на Эдди. — Да, да… и обо мне говорят в точности то же самое, мистер Дертузас, мне это прекрасно известно. Но, знаете ли, у меня две докторских диссертации. А Рефери — самозваный цифровой Савонарола. Вообще не ученый. Философ-самоучка. В лучшем случае художник.
— А разве вы не художник?
— В том-то и опасность… — Критик кивнул. — Некогда я был простым учителем, а потом меня озарило сознание моей миссии… Я начал понимать, какие произведения сильнее других, а какие чистой воды украшательство, декорация… — Вид у Критика внезапно стал тревожный, и он снова принялся пыхать сигаретой. — В Европе слишком много кутюр и слишком мало культуры. В Европе все окрашено дискурсом. Здесь слишком много знания и слишком велик страх низвергнуть это знание… Вы в НАФТА слишком наивно постмодернистские, чтобы страдать от этого синдрома… А Сфера, о, Сфера, она ортогональна и нашим и вашим устремленьям. Юг, разумеется, последний наш резерв аутентичного человечества, и это невзирая на свершаемые там онтологические зверства…
— Не понимаю, о чем вы, — потерянно сказал Эдди.
— Возьмите диск. Не потеряйте его, — серьезно ответствовал Критик. — У меня есть определенные обязательства, вот и все. Я должен знать, почему я сделал определенный выбор, и быть в силах защитить его, я должен защищать выбранное мной или рискнуть потерять все… Этот выбор уже сделан. Знайте, сегодня мой Переворот! Мой чудесный Переворот! В подобных этой точках перегиба кривой я способен внести изменения в общество в целом. — Он улыбнулся. — Лучше оно не станет, но, уж поверьте, не останется прежним…
— Сюда идут, — внезапно объявила Фредерика и, вскочив на ноги, принялась жестикулировать, когтя воздух. — Большая колонна маршем движется по улицам… у нас будут проблемы.
— Я знал, он не сможет не среагировать, стоит данным покинуть это здание, — кивнул Критик. — Пусть грядут погромы! Я не двинусь с места!
— Черт бы вас побрал, мне платят за то, чтобы вы остались в живых! — взорвалась Фредерика. — Люди Нравственного Рефери жгут гавани данных. Они делали такое раньше и сделают вновь. Давайте убираться отсюда, пока еще есть время!
— Мы все безобразны и злы, — преспокойно возвестил Критик, поглубже устраиваясь в кресле, и свел перед собой кончики пальцев. — Дурное знание по-прежнему остается законным самопознанием. Не делайте вид, что это не так.
— Нет никаких причин схватываться с ними врукопашную тут, в Дюссельдорфе! Мы тактически не готовы защищать это здание! Пусть они его сожгут! Кому есть до того дело, что станется с еще одним дурацким изгоем и его полным мусора крысиным гнездом?
Критик поглядел на нее с жалостью:
