(
Мэллори ничуть этому не удивлялся и ни на что больше не надеялся.
На первом же повороте началась борьба между «Вулканом» и «Голиафом», ещё три машины чуть поотстали и катились ровной, как на параде, колонной. Наперекор всякому здравому смыслу «Зефир» выбрал для поворота самый длинный путь – по наружной кромке, далеко за пределами колеи своих конкурентов. Создавалось впечатление, что мастер второй ступени Генри Честертон, сидевший за рулём крохотной машины, просто свихнулся. Мэллори наблюдал за происходящим со спокойствием конченого человека.
А потом «Зефир» совершил невообразимый рывок. С непринуждённой, сказочной лёгкостью он обошёл всех остальных и выскользнул вперёд, как арбузное семечко из плотно сжатых пальцев. На полумильном повороте его хвостовое колёсико почти оторвалось от земли, но самое неожиданное произошло на финальной прямой: небольшой бугорок сыграл роль трамплина, и вся машина взмыла в воздух. Затем огромные, бешено вращающиеся колёса снова коснулись дорожки, раздался металлический скрежет, к небу взлетели клубы пыли. Только теперь Мэллори заметил, что над трибунами повисло гробовое молчание.
Ни одного выкрика, ни одного свистка – даже в тот момент, когда «Зефир» пересекал финишную черту. Затем он заскользил юзом и остановился, несколько раз подпрыгнув на выбоинах, оставленных колёсами соперников.
Прошли целых четыре секунды, прежде чем ошеломлённый судья махнул флажком. «Голиаф» и прочие стальные мастодонты ещё только проходили поворот трека в добрых ста ярдах позади.
Потрясённые трибуны взорвались рёвом – не столько радости, сколько полнейшего неверия и даже какого-то странного гнева.
Генри Честертон выбрался из кабины. Закинув назад концы длинного белого шарфа, он небрежно прислонился к сверкающей обшивке «Зефира» и с холодным высокомерием стал наблюдать, как остальные машины, ожесточённо пыхтя, подползают к финишной черте. За эти немногие секунды они постарели на столетия. Мэллори смотрел на них, как на живые окаменелости.
Он опустил руку в карман. Квитанции были в полной сохранности. Материальная природа их ничуть не изменилась, но теперь эти маленькие синие бумажки неопровержимо свидетельствовали о выигрыше в четыреста фунтов. Нет, в
В ушах Мэллори, среди всё нарастающего гула толпы, прозвучал чей-то голос.
– Теперь я богат, – спокойно произнёс этот голос. Его собственный голос. Теперь он был богат.
Перед нами светский дагеротип, один из тех, которые распространялись представителями британской аристократии в узком кругу друзей и знакомых. Предполагаемым автором является Альберт, принц-консорт, человек, чей общеизвестный интерес к науке обеспечил ему тесные, доверительные отношения с радикалистской элитой Британии. Размеры помещения и богатство драпировок заднего плана укрепляют в мысли, что съёмка производилась в Виндзорском замке, в личном фотографическом салоне принца Альберта.
На снимке изображены Ада Байрон, а также её компаньонка и суа-дизан[54] чапероне, леди Мэри Сомервилл[55]. Лицо леди Сомервилл, автора трактата «О единстве физических наук» и переводчицы «Небесной механики» Лапласа, выражает отрешённое смирение женщины, свыкшейся с экстравагантными выходками своей более молодой компаньонки. На обеих женщинах – позолоченные сандалии и белые мантии, несколько напоминающие греческие тоги, но с заметным привкусом французского неоклассицизма. В действительности, это орденская форма женщин, принадлежащих к «Обществу Света», тайному внутреннему органу и основному проводнику международной пропаганды промышленной радикальной партии. На голове пожилой миссис Сомервилл – бронзовый ободок, украшенный астрономическими символами, тайный знак высокого положения, этой фам- савант[56] в европейских научных советах.
Леди Ада, чьим единственным украшением является перстень с печаткой на указательном пальце правой руки, возлагает лавровый венок на мраморный бюст Исаака Ньютона. Несмотря на тщательно выбранную точку съёмки, странное одеяние не льстит леди Аде, и её лицо отражает внутреннее напряжение. В конце июня 1855 года, когда был сделан данный дагеротип, леди Аде было сорок лет. Незадолго до того она потеряла значительную сумму денег на скачках, но есть основания полагать, что эти игорные долги, хорошо известные в кругу её близких друзей, просто маскируют исчезновение ещё больших сумм, скорее всего – выманенных у неё посредством шантажа.
Она – королева вычислительных машин, заклинательница чисел. Лорд Бэббидж называл её «маленькая Ада». Она не играет никакой официальной роли в правительстве, а краткий расцвет её математического гения остался уже в прошлом. Но в то же самое время она, по всей видимости, является основным связующим звеном между своим отцом, великим оратором промышленной радикальной партии, и Чарльзом Бэббиджем, серым кардиналом и виднейшим социальным теоретиком.
Ада – мать.
Её мысли сокрыты.
Итерация третья
Плащ и кинжал
Представьте себе Эдварда Мэллори, поднимающегося по центральной лестнице Дворца палеонтологии, лестнице воистину великолепной. Массивные, чёрного дерева перила покоятся на кованой решётке с орнаментом из древних папоротников, китайских гинкго и цикад.
Заметим далее, что следом за ним шагает краснолицый носильщик с дюжиной глянцевых свёртков – плодом длительного, методичного обхода лондонских магазинов. Навстречу Мэллори спускается лорд Оуэн[57], личность весьма корпулентная, с перманентно брюзгливой миной на лице и столь же перманентно слезящимися глазами. Глаза выдающегося анатома пресмыкающихся похожи на устриц, думает Мэллори. На устриц, изъятых из раковин и приготовленных к расчленению. Мэллори приподнимает шляпу. Оуэн в ответ бормочет нечто неразборчивое, что можно принять за приветствие.
Сворачивая на первую лестничную площадку, Мэллори замечает группу студентов, расположившуюся у открытого окна; студенты мирно беседуют, а тем временем над гипсовыми чудищами, украшающими сад камней Дворца, опускаются сумерки.
Вечерний бриз колышет длинные льняные занавески.
Мэллори повернулся перед зеркалом платяного шкафа – правым боком, левым, потом опять правым. Расстегнув сюртук, он засунул руки в карманы брюк, чтобы лучше был виден жилет с узором из крохотных синих и белых квадратиков. «Клетка Ады» – называли такой рисунок портные, поскольку создала его сама Леди, запрограммировав станок Жаккарда так, чтобы он ткал чистейшую алгебру. Жилет – это главный штрих, подумалось Мэллори, хотя к нему чего-то ещё не хватает, возможно – трости. Щёлкнув крышкой серебряного портсигара, он предложил господину в зеркале дорогую сигару. Прекрасный жест, но невозможно же таскать с собой серебряный портсигар, как дамскую муфту; это уже будет полный моветон.
От переговорной трубы, чей раструб выступал из стены в непосредственном соседстве с дверью, донёсся резкий металлический стук. Мэллори пересёк комнату и откинул медную, покрытую с оборота резиной, заслонку.
– Мэллори слушает! – крикнул он, наклонившись.
– К вам посетитель, доктор Мэллори, – прозвучал призрачный, бестелесный голос дежурного. – Послать вам его карточку?
