основании всеобщего избирательного права; исполнительная власть перешла к президенту республики, избираемому на 4 года. По недостатку прозорливости, дорого обошедшейся республике, конституция 48 года вместо того, чтобы установить избрание президента палатой депутатов, состоявшей хоть и из умеренных, но все же убежденных республиканцев и выбравшей бы в президенты республиканца — конечно Кавеньяка, — постановила, чтобы президент был избираем, как и депутаты, всеобщим голосованием.
Всеобщее избирательное право в ту эпоху, когда первоначальное образование еще только начинало распространяться, когда газет за пять сантимов еще не существовало и когда только богатые имели достаточно денег для того, чтобы наводнить страну брошюрами и газетами, очень легко могло привести к злоупотреблениям. Богатые и консервативные классы имели достаточно поводов к такого рода действиям. Зажиточные торговцы, крупные промышленники, рантье, буржуазные собственники, при Людовике- Филиппе, когда они одни только были избирателями, охотно заявлявшие себя антиклерикалами, поняли теперь, что они слишком преувеличили свои силы, рассчитывая руководить народом без содействия католического духовенства. Февральские дни 48 года и последовавшие за ними июньские отдали их в руки церкви. И разве та великая консервативная сила, великая сила прошлого, в течение стольких веков поддерживавшая привилегии знати, пробуждая в народе чувства почтения и подчинения, разве она уже не была достаточно мощной, чтобы в настоящее время защитить привилегии буржуазии от натиска демократии?
Богатые и духовенство, соединившись вместе, стали искать, как они делали это в последние дни первой республики, спасителя-солдата; такой подвернулся им в лице Людовика-Наполеона. Уже одно его имя служило гарантией для защитников того социального строя, которому угрожала демократия. Да и он не был скуп на обещания. И богатые, и духовенство стали агитировать в его пользу, одни при помощи пропаганды и престижа, которым наделила их судьба; другие, прибегая к моральному авторитету, сохраненному ими благодаря женщинам над большинством избирателей. Крестьян пугали, внушая им представление о республике, как о правительстве гильотины, а о социалистах, как о людях, которые хотят украсть у них землю.
Известность имени Наполеона доделала остальное; творцы песен, как Беранже, поэты, как Виктор Гюго, историки, как автор
Людовик-Наполеон выдавал себя, кроме того, перед рабочими за социалиста; рабочие попались на удочку. Из чувства мести к республиканской буржуазии, которая жестоко наказала их за июньские дни, большинство из рабочих сделало ошибку и голосовало вместе с крестьянами, богатой буржуазией и духовенством за Людовика-Наполеона, получившего 5 с половиною миллионов избирательных голосов, когда как Кавеньяк, кандидат республиканской буржуазии, получил их только один миллион с половиной. «Есть имена, говорит вполне правильно поэт Ламартин, привлекающие к себе толпы так же, как мираж влечет к себе стада, как красная тряпка возбуждает безрассудное животное». Сюда можно было бы прибавить, что встречаются поэты — и к ним следует отнести Гюго и Ламартина — которые воспевают славу наполеоновских кровопролитий и которые несут на себе некоторую ответственность за то, что невежественный народ принимает окровавленную корпию за красную тряпку!
Людовик-Наполеон сделался президентом республики, 7 лет был облечен законной властью назначать большинство гражданских и военных чиновников и командовать армией. Горе палате депутатов, если она, вступив в борьбу с президентом, обладающим такою властью, в своих руках имеет только моральную силу! Горе ей, ибо конституция 1848 года не предвидела возможности столкновения между законодательной и исполнительной властью и не дала палате законного права низложить президента, так что только сила могла разрешить подобное столкновение!
Людовик-Наполеон и консервативное католическое большинство с самого же начала чудесным образом ужились друг с другом.
Принц-президент в последние дни учредительного собрания, не спросившись его, послал в Рим армейский корпус для восстановления папы, которого только что низвели с престола римские республиканцы. Новое собрание одобрило такое вмешательство в интересах папской власти. Затем, уже вместе, они устроили «экспедицию из Рима во внутрь страны»; республиканцы выступили с протестом против экспедиции, но свобода печати и собраний была отменена; после того, по предложению легитимиста Фаллу, университетская монополия была отменена; закон Фаллу, под предлогом свободы воспитания, допускал открытие первоначальных школ и коллежей, независимых от государства. Только одна церковь была достаточно богата для того, чтобы воспользоваться этой свободой. С помощью своих конгрегаций она устроила рядом с государственным воспитанием еще воспитание конгрегационное, внушавшее большинству буржуазной и крестьянской молодежи ненависть к революции и республике, уважение к порядку, собственности и власти. Закон Фаллу шел еще далее: он не только избавлял конгрегационных воспитателей от образовательного ценза, требовавшегося от светских учителей, и не только гарантировал свободные школы от контроля государственной инспекции, но он дал церкви право надзора за всеми наставниками народных школ; наконец, он обеспечил в высшем совете народного образования, занятом составлением программ и ведающим университетские дела, преобладание представителям церкви подобно тому, как и в академических советах.
Третий закон, изданный 31 мая 1850 года, требовал от выборщиков двух лет постоянного местожительства, что лишило права голоса три миллиона рабочих и поденщиков, принадлежащих к тому, что Тьер назвал во время дебатов «презренною толпою».
Подготовив таким образом почву и имея соумышленников в лице нескольких генералов парижского гарнизона, он арестовал в ночь с 1-го на 2-е декабря 1851 года наиболее влиятельных членов палаты; собрание, на которое никто не имел права посягнуть, было распущено, а палата депутатов занята войсками. Двести депутатов, собравшихся 2 декабря, были окружены войсками и отведены в тюрьму.
Несколько республиканских депутатов пытались поднять рабочие кварталы; было построено несколько баррикад; но движение не распространилось, — рабочие помнили июньские дни, и продолжали ненавидеть республиканскую буржуазию. Чувство рабочего класса было выражено одним рабочим, который на призыв депутата Бодена взяться за оружие отвечал с насмешкой: «Чаще всего мы идем на смерть, чтобы сохранить вам ваши 25 франков!» «Граждане, — воскликнул Боден, — посмотрите, как умирают за 25 франков!» и через минуту он пал под солдатскими пулями.
На другой день, 4-го, принц-президент выпустил свои войска на бульвары, где толпа беззащитных и невооруженных любопытных была расстреляна в упор. В Париже и департаментах было 100000 арестованных; 10000 граждан было сослано после мнимого осуждения на каторгу в Кайенну или Алжир. Нация семью миллионами голосов согласилась на этот кровавый государственный переворот племянника, подобно тому, как 18 брюмера она одобрила военный государственный переворот его дяди. И она заплатила новым вторжением неприятеля и новым Ватерлоо за это самопредание в руки одного человека.
