сбили аборигены, все же проявляете формальную бдительность?
– Ну да… Формальную. Это в области моих полномочий.
– Это весьма похвально, Гринберг. Весьма. Формализм – основа безопасности. А то, знаете ли, бывает иной раз, что… – Старик осекся. – Разные случаи, в общем, бывают. – И внезапно предложил, будто в награду за надлежащее исполнение инструкций: – Послушайте, Гринберг, а вы не хотели бы меня увидеть? А? Хотите увидеть, каков я на самом деле? Я могу устроить. Хотите? Прямо сейчас. А, Гринберг?
– Сейчас?!
Вице-президент Всемирной Сырьевой Корпорации невольно вздрогнул, отчего секундой позже смутился и густо покраснел. Старик, радуясь своей шутке, беззлобно засмеялся:
– Ладно, Гринберг, не пугайтесь. Я пошутил.
– Господин Верховный Комиссар, я…
– Оставьте, Гринберг, говорю же, пошутил. – Старик метнул быстрый взгляд на экран. – А вот интересно, Гринберг, каким вы меня представляете? Мое изображение на ваш экран не выводится. Голос преднамеренно искажен. Фото моих в глобальной сети вы никогда не видели – не могли видеть, их там не размещают. Их вообще нигде не публикуют, потому что их нет в принципе. И видео – тоже, разумеется. А когда идет прямая трансляция еженедельных обращений или заседаний Комиссии, то меня… Сами знаете. Короче говоря, никогда вы меня не видели и истинного моего голоса никогда не слышали. Но ведь вы меня, Гринберг, каким-то рисуете в своем воображении? Ведь так? Интересно – каким? Черной старухой с отвислыми сиськами?
– Ну… Я… Понимаете, господин Верх…
– Ладно, не мучайтесь, Гринберг, это я так… Шутки ради.
– Да я…
– Прекратите, говорю. Забудьте.
Вице-президент так и замер с открытым ртом. Старик же, будто вспомнив что-то очень забавное, улыбнулся и, продолжая улыбаться, спросил:
– А знаете, Гринберг, каким меня видят шрохты?
– Шрохты?! – удивился тот.
– Да-да, шрохты. Забавный народец с планеты Прамадш. Есть такая в Приграничье, входит в Лигу Созревающих. Нами используется как исправительная колония.
Гринберг кивнул, подтверждая, что слышал о такой, и Старик продолжил:
– Юго-восточный континент этой нетронутой техническим прогрессом планеты заселяют многочисленные племена, входящие в группу шрохтов. Они откуда-то знают обо мне, по-видимому, от заключенных, считают богом и называют Арчионом.
– Интересно, – соврал Гринберг.
– Я тоже нахожу это весьма интересным и даже поучительным, – сказал Старик. – Так вот. Они считают, что Арчион, то есть я, – это рассерженное восьмирукое божество из сонма огненных божеств. Эдакий хранитель истинной веры, пугающий и безжалостный. По легенде, на моем челе красуется венец из тринадцати черепов, на груди висит ожерелье из отрубленных голов, в одной руке я держу скипетр из берцовой кости Непрошеного Гостя, в другой – чашу из черепа царя царей. Одолевая скверных духов, я ем их мясо и пью их кровь. А еще, по мнению шрохтов, я не способен достичь личного блаженства и обречен на вечную войну с теми, кто мешает распространению истинной веры и чинит зло сынам Земли. Каково? Впечатляет?
– Ну что взять с малых сих, господин Верховный Комиссар, – осторожно прокомментировал услышанное Гринберг.
– А мне кажется, удачный портрет, – продолжая веселиться, заметил Старик.
– Хм…
– Вы так не считаете?
– Вам виднее, господин Верховный Комиссар.
– Да, верно. Мне виднее. Высоко сижу, далеко гляжу… Кстати, почему вы ничего не говорите о пропавшем раймондии?
– О рай… – Гринберг растерянно покрутил головой и нервным движением ослабил галстук. Вопрос явно застал его врасплох.
«Удар ниже пояса», – усмехнулся Харднетт.
– Вы уже в курсе? – ответил Гринберг вопросом на вопрос.
– Уже, – подтвердил Старик и пояснил: – Должность у меня такая – всегда быть в курсе всего.
– Мы, господин Верховный Комиссар, полагаем, что данный инцидент не выходит за рамки корпоративных интересов.
– Меня не интересует, что вы там полагаете, Гринберг! На чужой планете пропали двое землян, скоро уже сутки, как вы не можете найти их своими силами и при этом не соизволите проинформировать Секретариат Комиссии. Это как понимать? Как простую безалаберность? Или как… саботаж?
Старик говорил негромко, но со зловещим придыханием. Гринберг, словно рыба в руках рыбака, беззвучно хватал ртом воздух. Он не знал, что сказать.
А Харднетт в это время наблюдал, как в лесу потемнело, потом стало еще темнее, и еще – так, мало- помалу, гаснет свет в театральном зале перед началом спектакля. В какой-то миг лес вовсе погрузился в кромешную мглу. Лишь изредка его озаряли вспышки бледно-голубого света, и тогда проявлялись черные силуэты деревьев. Эти корявые, многорукие тени выглядели жутковато.
