ясно с грузом. Сказал он, где ракеты и документация, или не сказал? Знает ли он сам, где они спрятаны, или не знает? Есть еще один вариант, правда маловероятный, но есть – а на этом ли вообще судне груз?
– Хватит, пошли, – приказал пират, дернув Нину за рукав, когда она закончила перевязывать старпома.
Под тем же конвоем Нина вернулась в медпункт. Дверь закрылась за ней, ключ повернулся в замке. Морли был на месте. Он по-прежнему лежал на кушетке и вскочил на ноги, когда охранник запер снаружи дверь.
– Ну, что там случилось? – нетерпеливо, шепотом потребовал он ответа.
– Случились, Дон, некоторые ответы на наши вопросы, – так же тихо ответила Нина. – Меня водили оказать первую помощь старпому. Он лежит в каюте избитый в кровь.
– И?
– И, судя по обстановке, били его не в каюте. Били в другом месте, а потом принесли в каюту и бросили на кровать в полубессознательном состоянии.
– Пытали? – Морли сразу сообразил, что их предположения насчет причастности к этому делу старпома оправдываются.
– Нет. Скорее предварительная обработка. Били профессионально, так, чтобы не повредить внутренних органов. Он им еще нужен, и пока здоровый. Возможно, что у него все еще впереди, когда судно спрячут в скалах.
– А как там обстановка в целом?
– Меня больше никуда не водили, так что неизвестно.
В иллюминатор было видно, что «Хоуп» прошел впритирку к скале. Значит, фарватер здесь есть, и очень хитрый. Видимо, пираты этот клочок земли в океане знают хорошо и используют не в первый раз. Судно двигалось медленно, с крутыми поворотами. Без лоцмана его отсюда не выведешь, а поставят на якорь, наверное, в таком месте, чтобы со стороны не было видно. И рация не работает. Если пираты, забрав свой груз, бросят судно и экипаж здесь без связи, то будет проблема. Хотя антенну можно и починить, если они радиостанцию не уничтожат. Есть еще, правда, военные корабли. Если живы останемся, то найдут. Не успеем с голоду умереть.
Блуждания по фарватеру длились около часа. Наконец судно остановилось, и загрохотали якорные цепи. Двигатели замолчали. С правого борта, куда выходил иллюминатор медпункта, простирался каменистый, относительно ровный участок суши шириной километра три. Большие каменные обломки и несколько скал украшали безжизненный пейзаж. «Кажется, это базальт, – подумала Нина. – Наверное, остатки небольшого вулканического острова. Может быть, даже и вода есть».
– Нина, – неожиданно позвал Морли, – у тебя есть лекарства, которые могут вызвать подобие эпилептического приступа?
– Зачем тебе? – удивилась Нина.
– Думаю, что я следующий, с кем пираты захотят побеседовать. Странный пассажир, которого посадили на судно в последний момент. Какой-то инженер-консультант по какому-то оборудованию, американец. Скорее всего эти подробности они быстро выяснят у команды, а может быть, уже и выяснили у старпома.
– Лекарство тебе зачем?
– Ты мне сделаешь инъекцию. Меня поведут на допрос, а там со мной случится приступ эпилепсии. Во- первых, это позволит мне остаться живым и здоровым, чтобы помочь тебе, а во-вто-рых, снимет подозрения с меня. Не бывает сотрудников спецслужб, страдающих эпилепсией.
– А бывают инженеры-консультанты, страдающие эпилепсией, которых отправляют в дальнюю командировку?
– Бывают. Приступы были, но редкие, – стал убеждать Нину Морли. – Я лечился, и они совсем прекратились, а тут такой стресс, и все возобновилось. Это же связано с центральной нервной системой.
– Есть такие лекарства на борту. Но ты соображаешь, какие могут быть последствия? Мало того, что я тебя действительно сделаю эпилептиком, ты же можешь просто умереть во время первого же приступа.
– Риск, конечно, есть, но у меня очень сильный, тренированный организм и нет никаких предрасположенностей. И к тому же если я стану эпилептиком, то ты выйдешь за меня замуж и будешь лечить всю оставшуюся жизнь.
– Ну ты и балда! – не сдержалась Нина уже по-русски, затем снова перешла на английский. – Это же смертельно опасно, Дон!
– Мне всегда нравилось это русское слово, – улыбнулся Морли, – особенно если его произносить слитно с другими частями речи, как сейчас. «Нутыибалда!» Есть в этом что-то монгольское, из Древней Руси, со звоном мечей о кольчуги. Тогда все русские женщины были такими, как ты.
– Дон, – тихо сказала Нина, глядя на Морли печальным ласковым взглядом, по которому он так скучал, – Дон, это очень опасно.
– Вся наша работа очень опасна, Нина, – так же тихо ответил Морли. – Надеюсь, ты не думаешь, что я боюсь пыток? Они ведь меня просто убьют, на всякий случай. Им не нужно гадать – из ЦРУ я или нет. Сомнения в таких случаях рассеиваются просто – пулей. А так у нас есть шанс довести дело до конца. Мы ведь с тобой сейчас в самом эпицентре, здесь сконцентрирована вся информация об этой загадке. Понимаешь?
Нина смотрела в серьезные глаза Морли и знала, что он прав. Но она была врачом и понимала также и то, какому риску подвергает Дональда. Морли ей нравился, более того, в первое время она серьезно увлеклась им, и однажды она даже переспала с ним. Дело в том, что Дон был мужиком, настоящим мужиком. Он очень сильно отличался от других американцев, которые, идя с девушкой в ресторан, платят только за себя; которые не дарят женам подарки на день рождения, потому что не все семейные счета еще оплачены и непо-нятно, какая часть семейного бюджета останется в распоряжении. Но дело было даже не в этом, Дон был способен на поступок, поступок с большой буквы, настоящий мужской поступок. Было в нем что-то русское, безрассудное, удалое, непрогнозируемое. Это случилось единственный раз между ними, после шикарных выходных в Майами, после двух дней сплошно-го безделья, развлечений и шампанского. Дон был великолепен: он рассуждал об искусстве, истории, философии, он высказывал интересные мысли, он, черт возьми, читал ей стихи. И когда вечером в ее номере он понял, что Нина не возражает против близости, то он тоже был настоящим мужиком – нежным и властным одновременно. Ему хотелось покориться, принадлежать ему так, как он того требовал. А потом он оказался способен не только на утренний кофе в постель. Дон успел, пока она спала, съездить на такси за живыми цветами. Она подарила этой близостью ему праздник, и он это оценил. И ценил все эти годы. Хотя Нина к нему охладела. Он ни словом, ни намеком не попрекнул ее за то, что она дала ему такую надежду и снова отобрала ее. Для него та ночь была свята и не подлежала обсуждению даже с ней.
Дон был мужиком самостоятельным и умным. Даже тогда, когда он еще не знал, что Нина русская, Дон не позволял себе вольных или пренебрежительных высказываний о России. Да их и не могло быть. Дон был человеком начитанным, эрудированным, с самостоятельным мышлением. Уж он-то не считал, что в России по улицам бродят медведи, что русские круглый год ходят в шапках-ушанках и все сплошь играют на балалайках. Он хорошо знал, кто и какой ценой вытянул на своем хребте Вторую мировую войну. Он прекрасно понимал, что происходило в России в последние пятнадцать лет, разбирался в этом и очень аргументированно строил прогнозы. В нем вообще не было пренебрежения к другим расам, странам, профессиям или чему-то другому, не как у него. На его взгляд, все имело право на существование на белом свете, коль скоро это создал Господь. «Может быть, я его все-таки люблю, – думала Нина. – Хоть он и не такой инфантильный, как все они, но…»
– Хорошо, Дон. Будь по-твоему, – согласилась наконец Нина. – Если мы останемся живы и это все плохо отразится на твоем здоровье, то я клянусь, Дон, что я тебя сама вылечу.
– Выйдя за меня замуж?
– Дон, я тебя вылечу сама, – повторила Нина с нажимом, – клянусь тебе.
– Уколи меня в самое сердце, – торжественно и немного иронично произнес Морли и распахнул рубашку на груди. Нина запустила в него пакетом со стерильной ватой и пошла искать лекарство. Господи, какой он
