отвечает ему своим излюбленным выражением: — Как тебе не стыдно, взрослый человек, а ведешь себя, как младенец!
Точно так же она и меня журит, когда я чего-нибудь натворю.
Интересно, тогда они уже любили друг друга? Наверное, да, ведь мама рисковала своей жизнью, чтобы спасти отца.
Интересно, что чувствует человек, когда влюбляется. Со мною этого пока ни разу не случалось. В классе все мальчишки без ума от Лилии Крумини из шестого «Б», многие тайно пишут ей записки. Мне же эта воображала не нравится, честное слово, ходит, вечно задрав нос. Однажды на школьном вечере спела несколько песенок и теперь строит из себя великую певицу.
В нашем классе, конечно, есть неплохие девчонки, но ради них идти на смерть — спасибочки! Разве что Инта… Но она тоже строит сейчас из себя даму, даже в футбол больше не хочет с мальчишками играть.
Я перевернул следующую станицу дневника.
«7 декабря.
Какое счастье, я снова вижу! Наши парни в одном городе захватили все запасы очков в аптеке. Немного странное ощущение, кажется, что на носу сидит что-то лишнее, но ничего, привыкну. Главное, снова могу быть полезным».
На костер дружбы пришло огромное количество людей — все Межвидские школьники, их родители, учителя, колхозники.
— Детка! — хозяйка «Калнабрикщней» бросилась на шею Калныне, и они обе расплакались. — Как давно не видались. Я на одном конце леса, ты — на другом.
Выяснилось, что хозяйка «Калнабрикшней» спрятала от фашистов дочку убитого лесника, а потом воспитала ее, дала ей образование.
Гости рассматривали добытые документы и знамя. Отец Илмара показывал всем фотографию какого- то совсем юного парня и уверял, что это он. Никакого сходства, скорее похож на Илмара.
А когда стемнело, двор превратился в большой кинозал под открытым небом.
Оператор Вейс весь сиял — снятый во время войны фильм сохранился неповрежденным.
На экране появился партизанский лагерь. Время словно возвратилось на четверть века назад, и мы стали свидетелями партизанской жизни.
На раскидистой ели надпись: «Парикмахерская». Молодой парень, перекинув через руку полотенце, внимательно осматривает какого-то бородача. Две девушки, засучив по локоть рукава, стирают белье и весело смеются. Одна из них, сложив пальцы в кружок, подула, и в воздух полетели мыльные пузыри. Ее личико с мелкими чертами и огромными глазами кажется мне знакомым. (Вот болван, не узнал собственную маму!)
Над костром висит большой котел, от него идет пар. Мальчик моего возраста подложил дров и большой поварешкой помешивает варево. Маленький лохматый песик к чему-то принюхивается, облизываясь.
Партизанский строй. Почти все одеты кто во что, только на немногих красноармейская форма. Командир партизанской бригады привез ордена и медали за геройство.
Крупным планом лица партизан. На них — радость и удовлетворение — и они тоже вносят свой вклад в борьбу за освобождение Родины.
Из строя выходит, немного прихрамывая, высокий человек в очках. Это мой отец. Командир бригады обнимает и пришпиливает к его гимнастерке орден Красной Звезды, тот самый, который на портрете отца над моей кроватью.
Раннее утро. Мужчины, усевшись в кружок, чистят винтовки и о чем-то говорят. С ночного задания возвратились разведчики, они привели с собой пленного — фашистского офицера.
— Дрожал он от страха, как осиновый лист на ветру, — вспоминал Янсон. — Вместо своего хвастливого «Хайль Гитлер!» еле-еле выдавил из себя «Гитлер капут». Чтобы спасти свою шкуру, он рассказал все, что только знал. Выяснилось, что кто-то сообщил местонахождение нашего лагеря, и на нас уже на следующий день готовилось большое нападение.
На экране — эвакуация лагеря. Мужчины укладывают вещи в мешки, складывают в ящики снаряды. Мальчик обвязал шею собаки веревкой.
Все-таки здорово повезло этому парню — в такое интересное время пожить, да еще в партизанском лагере!
Как пушистые комочки взрываются артиллерийские снаряды. Из леса выползли танки, маленькие, точно спичечные коробки.
Они подходят все ближе и ближе, становятся все больше и больше и, наконец, закрывают весь экран. Один прошел, казалось, прямо над нами.
— Ой! — вскрикнула Расминя.
Здесь фильм неожиданно прервался.
— Кончилась пленка, — будто оправдываясь, сказал Вейс.
Ужасно жалко, на самом интересном месте.
— А что было дальше?
— Чтобы обмануть фашистов, на месте нашего лагеря мы разожгли костры, навалили в огонь старых пней, чтобы они дымили до следующего дня, а сами отступили на более выгодные позиции. Эти, знай себе, палят и палят по пустому лагерю, аж воздух дрожал.
А на следующий день был самый большой бой в истории партизанского отряда «Звайгзне». Нас было всего около двухсот, а фашистов, по крайней мере, в десять раз больше. Мы укрепились в лесу. Впереди — открытое поле, фашистские цепи, как на ладони. Укладываем одну — идет следующая. И так вот семнадцать атак, одна за другой. Комиссар предупредил: последнюю гранату или пулю — для себя, живыми в руки фашистам не даваться! На счастье стемнело. Командир приказал уходить маленькими группами. Фашисты потеряли в этом бою около ста тридцати человек убитыми и двух сотен ранеными, а мы — только двадцать.
В эту же ночь мы взорвали фашистский эшелон с подкреплением и боеприпасами. Огромное желание победить и вера в то, что мы боремся за правое дело, помогали нам побеждать, — закончил Янсон свой рассказ.
— Хорошо еще, что вы победили, — заговорила через какое-то время Расминя. — Просто страшно подумать, что было бы, если фашисты остались бы на нашей земле навсегда.
Странно, но в этот момент я подумал о том же.
— Тогда бы не сидели мы сейчас с вами у костра дружбы, — ответила учительница Калныня, — и кто знает, были бы такие дети, как вы, вообще на свете. Немецкие фашисты вообще хотели все три прибалтийские республики присоединить к Великой Германии.
— А куда же тогда делись бы латыши, литовцы и эстонцы?
— Непокорившихся полагалось уничтожить или сослать на север, а остальных превратить в батраков. Потомки балтийских баронов еще сегодня не утихомирились и мечтают вернуться в свои замки и имения.
— Это им никогда не удастся, — сказал Янсон.
Трещали в огне еловые ветки. Мы слушали и смотрели, как искры похожие на сверкающих жучков взлетают вверх.
Это был последний лагерный вечер.
На следующий день межвидцы собрали свои вещи и разбрелись кто куда, ведь были каникулы.
Мы еще на несколько дней задержались. Вейс снимал дом лесника, нас с Ральфом в баньке, хозяйку «Калнабрикшней», угощающую меня жареным мясом. У доброй женщины от волнения дрожали руки, и она все пыталась их спрятать под передником. А нам с Ральфом все равно, пусть себе снимают, сколько им нравится, лишь бы не мешали нам лакомиться.
— Материала наберется на целый очерк, — удовлетворенно гудел оператор. — Еще один кадр, пожалуйста.
