так же, как придется, сваливали на палубе. Бочки катались по палубе, распугивая людей и налетая на мачты. В результате общего беспорядка поддон с уложенными на нем пушечными ядрами, упакованный в большую сетку, скользя по палубе, запутался в толстых канатах, создав угрозу для главной мачты. Множество суденышек, подобно жучкам, скользили по волнам, доставляя грузы на другие большие корабли, стоявшие на рейде. Как и во всех больших портах, здесь воняло гнилой рыбой, солью, водорослями, канатами, смолой и парусиной.
— Проклятые трусливые ублюдки! — прорычал сэр Фрэнсис Дрейк. Его сильный голос, казалось, с легкостью перекрывал портовый шум.
— О чем думают эти подонки, дезертируя из своей страны в час испытаний? Испанские холуи!
Дрейк, невысокий, коренастый, рыжебородый, краснощекий, одевался как аристократ. Роскошные кружева украшали его костюм из лучшего темно-зеленого шелка, а на башмаках красовались значительных размеров золотые пряжки. И напротив, плащ секретаря Дрейка, худого, невзрачного, бледного и изможденного человека, выглядел так, будто его сшили из старого, давно отслужившего свой век черного паруса. При всем том секретарь старался вести себя с достоинством, держал в руке грифельную доску и кусок мела, словно старый учитель.
— Моряки бегут, — заговорил секретарь тоном сельского проповедника, что было несколько неожиданно в данной ситуации, — так как они полагали, будто их пошлют грабить испанские корабли, полные сокровищ. А теперь до них дошло — их посылают напасть на порты в самой Испании. А это гораздо более опасно и менее выгодно. Это…
— В задницу и их, и их резоны, и вас заодно! — заорал Дрейк. Теперь его красное лицо стало багровым. Казалось, он вот-вот взорвется. — В задницу всех трусов!
Секретарь молча выслушал тираду своего хозяина. Он стоял, подняв глаза к небу. Молился он или просто думал о чем-то своем, так и осталось неизвестным.
Для Генри Грэшема этот день оказался нелегким. Да и вся неделя тоже. Его мучили сомнения, не следует ли, пока не поздно, отказаться от предложенной ему миссии. Почему он должен рисковать жизнью только ради того, чтобы сообщить Уолсингему, как обстоят дела с качеством бочек в Кадисе? К тому же погода выдалась мерзкая. Когда они покинули Лондон, начался ливень, и он промок до нитки. Плащ Грэшема, набухшим от воды, стал, кажется, втрое тяжелее и вонял мокрой шерстью. Он весь продрог, но все же не временные неприятности досаждали ему больше всего. Грэшем ничего не смыслил в мореходстве. Он ненавидел собственное невежество и понимал: его отлаженной системе самоконтроля может прийти конец, а ведь именно в ней заключалась его сила. Он чувствовал тоску и страшную головную боль, как будто находился не на пути в Лиссабон, а на пути унижения, страданий и, возможно, бесславной гибели в волнах Атлантики.
К тому же Генри Грэшем, одержимый страстью к чистоте, ненавидел грязь, связанную с морским ремеслом. Он любил мыться и носить нарядную шелковую и бархатную одежду. А здесь мыло было бессильно помочь: морская вода, в которой он мылся, всегда оставляла на теле соль и приносила с собой неприятный запах, как казалось Грэшему, всегда связанный с морем. К резкому запаху соленой воды примешивался странный, непонятно откуда исходящий запах гнили. Даже Маниона оставили его обычные живость и энергия, и он сам с момента, когда покинул столицу, пребывал мрачном настроении. Не раз прежде Грэшем с нетерпение: ждал, когда его слуга закроет рот, теперь же стал мечтать том, чтобы Манион заговорил снова. Наконец, если этот вот производящий впечатление помешанного крикун действительно сэр Фрэнсис Дрейк, то для Грэшема сейчас не время ему представляться.
Но Дрейк опередил Грэшема. Он сам заметил молодого человека и его слугу, находившихся на пристани.
— Вам незачем называть ваше никчемное имя. Мне оно известно, — изрек Дрейк, всегда остававшийся грубияном. Грэшем с трудом удержался от желания взяться за шпагу. — По условиям этого путешествия, я обязан взять вас на борт. Но в остальном на мое внимание можете не рассчитывать.
Грэшем молча поклонился. Что ему еще оставалось делать? Дрейк явно не любил шпионов.
— Мы когда-нибудь закончим грузиться?! — снова заорал Дрейк. — Мы когда-нибудь выйдем в море?! Когда кончится весь этот хаос?!
— Если вы не перестанете каждую минуту отвлекать меня вопросами, на которые я не могу ответить, то мои слабые усилия проследить за тем, что за грузы попадают на борт «Елизаветы Бонавентуры», так ни к чему путному и не приведут, — ответил секретарь, положив свою грифельную доску на ближайшую бочку. Здесь он был, пожалуй, единственным человеком, не боявшимся Дрейка. Бочку тут же подхватили два дюжих матроса, и секретарь едва успел снова завладеть доской. — Откровенно говоря, сэр Фрэнсис, — продолжал он, — я даже не знаю точно, погрузили сейчас двадцать тонн пороха или двадцать тонн сушеного гороха.
Дрейк задумчиво взглянул на своего секретаря, затем вдруг безо всякого перехода повернулся к матросам и рабочим, собравшимся на пристани, и прокричал:
— Вперед, в Испанию, навстречу славной смерти!
Толпа, собравшаяся на пристани, ответила на его призыв восторженным гулом. Дрейк помахал толпе рукой, после чего направился к трапу. Поднявшись на борт корабля, он сразу же куда-то исчез.
— Вот кто настоящий ублюдок, — мрачно заметил Манион, глядя ему вслед. Но тут они услышали стук копыт, а в толпе раздались вопли и проклятия. Моряки и женщины, пришедшие сюда попрощаться с мужьями, бросились в разные стороны, уступая дорогу тяжелым бочкам, катившимся по земле.
— Прошу прощения, прошу прощения! — раздался зычный голос. — За ущерб, конечно, всем будет заплачено. Очень сожалею!
Джордж Уиллоби (а кто же еще это мог быть!) внезапно появился на пристани, похожий на чудом ожившего ископаемого мамонта.
— Боже милосердный, ты как сюда попал? — Грэшем не скрывал радостного изумления.
— У моего отца есть контракты с Дрейком, — отвечал Джордж. — Отец участвовал в финансировании одной из его экспедиций еще лет пять назад. Да и сейчас он, кажется, поставил половину пороха для нужд Дрейка. Не все ли равно, за что платят? Были бы деньги.
— Да сам-то ты отчего явился сюда? — спросил Грэшем, улыбаясь другу.
— Устал от теорий, старина, — весело ответил Джордж. — А здесь сейчас решается судьба нации! — Он был возбужден, глаза его горели. — Что для меня лучше — комментировать события или рассказывать девчонкам о том, что я сам совершил, борясь против орды испанцев?
Грэшем понимал друга. Очень многие горячие молодые люди не отказались бы уйти в море вместе с Дрейком. В его бесконечных экспедициях они могли доказать свое мужество. А Джордж Уиллоби был человеком не робкого десятка.
— Ты будешь так же кричать на врагов, как кричишь, разговаривая со мной? — с улыбкой спросил Генри.
— Виноват! — Джордж театральным жестом приложил палец к губам.
«Ну, с таким гигантом на борту „Бонавентура“ будет казаться не такой огромной», — подумал Грэшем. Настроение у него несколько улучшилось.
Двадцать английских кораблей бороздили просторы океана, чьи лазурные воды так светились на солнце, что у смотревших на водную гладь слепило глаза. Издали паруса напоминали белых чаек, то спускавшихся к воде, то взлетавших над ней. Море выглядело спокойным и мирным. Свежий попутный ветер дул в сторону Кадиса, куда направлялась флотилия. Суда, сооруженные из дерева и металла, подобно мухам, облепили множество людей на палубах. Эти создания людей, морские корабли, выглядели со стороны довольно красиво, но по сути являлись не такими уж надежными: их корпуса, их мачты с реями, их паруса, раздуваемые ветром, — все части сложной и удивительной системы находились под постоянным напряжением, и все это было по-своему хрупким. Ветер мог разорвать парус, а канат мог лопнуть и, движимый силой ветра, хлестнуть человека, на свою беду оказавшегося поблизости. От постоянного действия морской воды, вымывавшей паклю, могли разойтись швы между досками корпуса. Эти живописные создания человеческих рук были самонадеянным вызовом могуществу морской стихии.
На одном из кораблей сидели за обедом Грэшем, Манион и присоединившийся к ним Джордж. Все трое уже привыкли к тому, что палуба судна постоянно то опускалась, то поднималась. Три-четыре дня, когда Грэшем страдал от ужасной морской болезни, остались позади, он успокоился и привык к плаванию по
