— В самом деле? — спросил герцог.
— Я надеюсь, что я работаю не ради Англии или Испании, а ради мира, — сказал Грэшем.
— Величавые притязания, — заметил Сидония. — И даже если это правда, кто сказал, что мир — наше естественное состояние? Разве мы не кричим, когда впервые приходим в этот мир? Разве моровые язвы, обычные болезни, боль от утраты близких, несчастная любовь не разрушают нормальную жизнь как богатых, так и бедных? Разве Господь по промыслу своему не поселил нас в мире, в котором жить означает страдать? И единственное свойство настоящих людей — готовность рисковать жизнью ради правого дела.
— Это действительно так, милорд, для тех из нас, у кого есть мозги в голове, для тех, для кого не существует проблемы голода и у кого много времени, чтобы подумать о смысле жизни, и тогда, может быть, нам дано будет постигнуть святость Христа и его учения.
— Вы говорите «нас»? — Герцога, как представителя древнего рода, слегка шокировало то, что его поставили в один ряд с незаконным сыном лондонского купца.
— Потому, милорд, что, как незаконный сын, я бродяжничал на улицах Лондона вместе с теми, у кого нет времени думать о жизни, а в поместьях моего отца встречался с деревенскими мужиками, которых нельзя назвать людьми в полном смысле и которых просто используют как рабочие инструменты. Герцог Медина Сидония хорошо знает — люди не равны.
— Господь не создавал всех людей равными, с их точки зрения. Он создал их всех равными перед Ним. — Герцог дал понять — он считает разговор законченным. — Нет ничего легче, чем проявлять сочувствие к бедным.
Грэшем подумал: герцог, должно быть, с уважением относится к душам всех людей, в том числе тысяч своих крестьян, но, полагал Грэшем, уважение к душе человека не обязательно означает признание его равным себе. Он продолжал:
— Легко забыть, что бедняки хотят жить, как и мы, также знают боль. — Он, видимо, забыл: герцог только что сам говорил ему о чем-то подобном. — Бедняков только легче использовать в качестве пешек в чудовищных властных играх. Я солгал своим испанским хозяевам. Я говорил, будто делаю все ради веры, но это неправда. Меня не интересует то, что королева Елизавета — еретичка. — Герцог слегка поднял брови. Не слишком ли разоткровенничался Грэшем? — Но меня волнует, — продолжал он, — что у нее нет наследников. Королева-девственница понимает: пока только она удерживает свою страну от гражданской войны, ее окружение будет всеми силами беречь ее жизнь. Но ее не волнует, что станет со страной после того, как ее самой не станет. А я думаю… Мне кажется, тогда и начнется гражданская война. Есть кучка сомнительных претендентов на трон… Взять хотя бы шотландского короля, сына Марии Шотландской, казненной нами. Но Шотландия — старый враг Англии. Есть глупая, вздорная баба Арабелла Стюарт, с королевскими претензиями, но без головы. Ну и наконец, еще один наш старый противник — король Испании. Я сам предпочел Испанию потому, что верю: Испания имеет достаточно власти, чтобы обуздать всю эту свору безответственной знати, подчинить и шотландского короля, и Арабеллу. Я верю — ее могущество обеспечит Испании победу. А для простых крестьян и их жен, чья главная забота — накормить их детей, так ли важно, будет ими править протестантская королева или католический король? Думаю, вовсе не так важно. Для них важно, чтобы установился мир, чтобы солдаты не вытаптывали их поля, не убивали их самих и их детей. Я решил — Испании необходимо победить в этой войне. А отсюда вытекали и остальные решения. Вот почему я выбрал Испанию, милорд. — Он поклонился герцогу. — Я выбираю свой путь не ради веры. Просто на этом пути будет гибнуть меньше людей.
— Вам не найдется места в новой Англии, — промолвил герцог после недолгого молчания, — даже если мы действительно завоюем ее. Ведь тогда власть будет в руках испанцев по происхождению. Вас поблагодарят и забудут. Вы будете в стороне.
— Очевидно, так и будет, милорд. Но я мало ценю жизненные блага, а тем более почести.
— У меня есть поместье в Андалусии, — задумчиво сказал герцог. — Земли там прекрасно обработаны крестьянами, работающими на них веками. На меня они смотрят как на наместника Господа на земле. Имение стоит мне больших денег, но земля платит за заботу сторицей. А какой удивительный аромат царит в апельсиновых рощах! Имением управляет человек умный, но порочный… Вы бы согласились в будущем управлять моим поместьем? Конечно, со временем будут всякие приемы при дворе. Но они, конечно, не дадут вам возможности занять высокие посты. А там вы будете жить на древней, мирной земле, вставать по утрам и вдыхать чистый воздух среди садов.
В воинственные времена, во времена общей борьбы и страданий, вдруг прозвучали простые, человечные слова. Грэшем почувствовал, что на глазах его появились слезы, но не досадовал на себя за непростительную слабость.
— Благодарю вас, милорд, — отвечал он. — От всей души! Но прежде чем думать о небесах Андалусии, мне надо разделаться с адом Ла-Манша.
Герцог от души рассмеялся, услышав ответ. Его смех открывал для Грэшема новые черты в характере этого человека.
— Вы правы, сейчас поправив меня. Молодость напомнила старости — не следует предаваться несбыточным мечтаниям. — Он встал. — Мы ведь сможем разбить ваш английский флот, не так ли?
— Нет, милорд, — прямо ответил Грэшем. — Английские корабли более быстрые и маневренные. Вы можете победить их только в ближнем бою, а они на это не пойдут, несмотря на все ваши смелые вызовы. Но вы вполне можете соединиться с герцогом Пармским и встать между его судами и английским флотом.
— Надеюсь, с Божьей помощью мы так и сделаем, — тихо произнес герцог. — Но отчего же герцог Пармский не отвечает мне?
На следующее утро герцог Сидония получил сводку: сто шестьдесят семь человек убито, двести сорок один ранен. Конечно, для Армады это были очень небольшие потери. Она потеряла также два корабля. Испанский флот выдержал четыре атаки противника. Почему же Грэшем ощущал горечь поражения?
В пятницу утром Сидония отправил еще один связной катер в Дюнкерк, умоляя герцога Пармского прислать ему боеприпасов и несколько небольших судов для вторжения в пределы, контролируемые английским флотом. Но больше всего он просил назначить место и время встречи между Армадой и его армией. В пять часов вечера в поле зрения испанцев появился Кале.
Лоцман с одного из португальских галеонов заявил: необходимо встать на рейде здесь. По словам лоцмана, если продолжать идти вперед, течение понесет Армаду через пролив в Северное море, в сторону от Англии. Его пожелание выполнили.
Английский флот также сделал остановку на безопасном расстоянии, получив подкрепление в виде тридцати кораблей. Наступила тяжелая пауза.
Глава 10
Грэшем надеялся — Анна уже в Кале. Герцог дал понять, что ни он, ни Манион не могут покинуть флагманский корабль, но согласился послать гонца навести справки об Анне.
— Вы всегда планировали использовать ее как прикрытие? — поинтересовался он.
— Нет, милорд, — ответил Грэшем. — Она появилась… случайно.
— Ну что, каковы наши дела, по-твоему? — спросил Грэшем у Маниона, когда они остались вдвоем.
— Да не очень чтобы, — отозвался тот. — Теперь же все зависит от герцога Пармского. А ваш здешний герцог увяз в дерьме. — Манион называл Сидонию «его герцогом», потому что Грэшем искренне восхищался спокойным мужеством и достоинством этого человека. — Течения в этом поганом месте действительно страшные. Только, если я правильно понял, герцог Пармский может провести хоть сто своих посудин с войсками через голландские каналы. А в Дюнкерке он мог бы дать нам хороших лоцманов и достаточно судов помельче, чтобы войти в гавань и защитить наши транспорты. Да, вы говорили, будто он
