Держи крепко этого типа, Шон.
— Слушаюсь. — ответил Шон.
Потом один из полицейских нашел у себя в кармане несколько спичек и добыл огня; ветра не было, поэтому огонь горел достаточно ровно, и все полицейские уставились вперед.
Посреди дороги лежала большая черная ломовая лошадь и чутко спала; когда вспыхнул свет, она вскочила на ноги и в панике с грохотом ускакала.
— Так недолго и инфаркта лишиться, — сказал один из полицейских со вздохом облегчения.
— Точно так, — подтвердил другой; — наступил бы на эту клячу в темноте и не знал бы, что и думать.
— Что-то я не очень хорошо помню здесь дорогу, — сказал сержант через некоторое время. — По- моему, надо свернуть по первой дороге направо. Не знаю, не проскочили ли мы уже поворот; на этих стежках-дорожках сам черт ногу сломит, тем более в такой темноте. Ребята, кто-нибудь знает дорогу?
— Я не знаю, — отозвался один голос, — сам я из Кавана.
— А я из Роскоммона, — ответил другой, — и зря я сейчас не там, вот что я думаю.
— Ну, если мы пойдем все прямо и прямо, то куда-нибудь уж точно придем, так что пошли. Ты крепко держишь этого типа, Шон?
— Так точно, — ответил Шон.
В темноте раздался голос Философа.
— Вовсе не нужно щипать меня, сэр. — сказал он.
— Да я тебя и не щиплю. — ответил полицейский.
— Щиплете, — возразил Философ. — Вы защемили большой кусок кожи в моем рукаве, и если вы сейчас же его не выпустите, я сяду прямо на дорогу.
— Так лучше? — спросил полицейский, чуть ослабив хватку.
— Вы выпустили только половину, — ответил Философ. — Вот, теперь лучше — добавил он, и путешествие продолжилось.
Через несколько минут молчания Философ заговорил:
— Я не нахожу в природе никакой необходимости для полицейских, сказал он, — и не могу понять, откуда впервые произошло такое явление. Собаки и кошки не заводят таких необычных наемников, и все же их строй является прогрессивным и упорядоченным. Вороны — общительный народ с устоявшимися укладами и организованным сообществом. Они обычно собираются в разрушенной башне или на колокольне церкви, и их цивилизация основывается на взаимопомощи и терпимости к странностям друг друга. Их превосходная мобильность и стойкость делает нападение на них опасным предприятием, и поэтому они могут спокойно посвятить себя развитию собственных внутренних законов и обычаев. Если полицейские необходимы для цивилизации, вороны наверняка изобрели бы их, но я с радостью отмечаю, что в их республике нет никаких полицейских…
— Что-то я ни слова не пойму, что ты там говоришь? — сказал сержант.
— Не имеет значения, — ответил Философ. — Муравьи и пчелы также живут обособленными общинами и развили чрезвычайно сложные занятия и профессии. Их опыт в государственных делах огромен, однако же они не открыли, что полицейская сила существенно важна для их процветания…
— А ты знаешь, — спросил сержант, — что все, что ты сейчас говоришь, может быть использовано как улика против тебя?
— Никоим образом, — ответил Философ. — Можно сказать, что все эти народы лишены преступлений, что их пороки организованные, общественные, а не индивидуальные, и поэтому они не имеют необходимости в полиции; но я не могу поверить, чтобы такие большие массы народа могли бы достичь своей нынешней высокой культуры, не совершая время от времени общенародных и индивидуальных проступков…
— Скажи-ка мне, раз уж ты так разговорился, — спросил сержант, — ты купил яд в аптеке или задушил обоих подушкой?
— Никоим образом, — ответил Философ. — Если преступление — условие для развития полицейских, то я скажу, что галки — чрезвычайно вороватый клан: они чуть больше дрозда и воруют даже шерсть со спины овцы на выстилку своего гнезда; более того, известно, что они могут украсть медный шиллинг и спрятать свою добычу так, что его уже никто не увидит.
— Да у меня у самого была галка, — сказал один из полицейских. — Я купил ее у бабки, что стояла у дверей с корзинкой и выпрашивала пенни. Моя мать как-то раз наступила этой галке на спину, когда вставала с постели. А я разрезал этой птице язык трехпенсовиком, чтобы она заговорила, но черта с два она мне хоть что-нибудь сказала. Еще она все время волочилась, притворяясь, будто у нее подбита нога, а потом норовила спереть у тебя носок.
— Молчать! — заорал сержант.
— Коль скоро они таковы, — продолжал Философ, — что воруют и у овец, и у людей, коль скоро их интересует все — от шерсти до денег, — то я не вижу, что удерживает их от воровства друг у друга, и, следовательно, если где-то и нужно искать развитие полицейской силы, то именно у галок. Однако, такой силы не существует. Причина же в том, что галки — разумный и вдумчивый народ, взирающий спокойно на то, что мы называем преступлением и злом — кто-то ест, кто-то ворует; все это в порядке вещей, и потому бессмысленно с этим спорить. Для людей философского склада другого взгляда быть не может…
— Что за чертовщину он несет? — спросил сержант.
— Обезьяны — общительны, склонны к воровству и человекообразны. Они обитают в экваториальных широтах и питаются орехами…
— Ты понимаешь, о чем это он, Шон?
— Никак нет, — ответил Шон.
— У них должны были появиться профессиональные борцы с воровством, однако всем известно, что этого не произошло. Рыбы, белки, крысы, бобры и бизоны обходятся без этого уникального образования — поэтому, когда я настаиваю на том, что я не вижу необходимости для полицейских и возражаю против их существования, я основываю свое возражение на логике и фактах, а не на беспомощных и изменчивых предрассудках.
— Шон, — спросил сержант, — ты крепко держишь этого типа?
— Так точно, — ответил Шон.
— Так вот, если он скажет еще хоть что-нибудь, тресни его дубинкой.
— Слушаюсь, — ответил Шон.
— Вон там виден свет, может быть, это свечка на окне — там и спросим дорогу.
Примерно через три минуты они пришли к небольшому домику, над которым склонялись ветвями деревья. Если бы не свет, они точно миновали бы его в темноте. Когда они встали у двери, до них донеслась визгливая женская ругань.
— Да там все равно не спят, — сказал сержант и постучал в дверь.
Ругань тотчас же прекратилась. Через некоторое время сержант постучал еще раз; и прямо из-за двери послышался голос:
— Тома'с! Сходи, приведи двух собак, а я тогда сниму дверь с крючка.
Потом дверь открылась всего на несколько дюймов, и из-за нее выглянула женщина:
— Что вам надо в такое время, ночью? — спросила она.
— Да немногого, мэм, — ответил сержант. — Только спросить насчет дороги, потому как мы не уверены, то ли мы уже прошли мимо, то ли еще не дошли.
Женщина заметила полицейскую форму.
— Да вы полицейские, верно? Ну, тогда ничего страшного, если я вас впущу; а если вам не повредит глоток молока, то его у меня много.
— Молоко лучше, чем ничего, — сказал сержант, вздохнув.
— У меня есть немного чего покрепче, — сказала женщина, — но на всех не хватит.
— Отлично! — сказал сержант, строго оглядев своих товарищей. Каждому в этом мире может повезти. — И он вошел в дом, а его люди — за ним.
Женщина налила им немного виски из бутыли и каждому по чашке молока.
— Ну что — хоть пыль с глоток смыть, — сказал один из них.
