площадь нашего коммунального курятника, висела картина на шелку, написанная темперными красками – на ней монахи собирали рис, – и одна маленькая тибетская икона, тоже на шелковой основе. В уголке стояла бетельница, покрытая шеллаковым лаком; Илия тут же раскрыл ее и заглянул внутрь.
– Типичное бирманское изделие, – пояснил он. – Рисунок наносится стальной иглой, окрашивается последовательно в три цвета и покрывается соответствующим количеством слоев лака. Тонкая работа.
– А что в ней? – спросил Игнатий.
– Бетель. Что-то вроде жвачки. Хотите попробовать?
Я положил в рот какую-то вязкую, весьма подозрительную на вкус массу. Игнатий сделал то же самое и тут же незаметно выплюнул бетель в руку.
– Из чего это? – поинтересовался на всякий случай я.
– Смесь листьев бетелевой пальмы с известкой и пряностями. Неужели невкусно? – удивился Илия. – А мне нравится. Особенно кусочки семян арека. Между прочим, обладает тонизирующими свойствами.
Для проформы я еще немного подвигал челюстями и последовал примеру Игнатия.
После непродолжительного отдыха, золотой полудремы в тонких лучах восходящего солнца, пробивавшегося в комнату сквозь просветы в бамбуковой стене, перевитой побегами ползучей пальмы ротанг, горный воздух сделал свое дело: мы воспряли ото сна свежими и бодрыми, словно проспали всю ночь. По привычке я хотел было выглянуть в окно, но вспомнил, что таковое отсутствует, и, сменив бирманскую юбку на европейские штаны, вышел на монастырский двор. Недалеко от колизея вовсю кипела работа: какие-то мастеровые люди возводили сооружение, внешне похожее на вольер, другая группа строителей устанавливала длинный ряд клеток, как в зоопарке, наконец, третья сооружала террариум.
– Кажется, нас, как диких зверей, собираются держать за решеткой, – с усмешкой произнес Илия, вышедший вслед за мной, и было непонятно, шутит он или говорит серьезно.
– Уж не затеваются ли здесь игрища, как во времена Нерона?
Мне самому было непонятно, шучу ли я.
– Давайте обойдем окрестности, – предложил Илия, когда к нам присоединился Игнатий.
Дабы скоротать время, оставшееся до обеда, мы согласились. Любопытство гнало нас вперед.
За внешней оградой монастыря мы увидели площадку, посыпанную желтым речным песком, с привычными и малознакомыми нам спортивными снарядами – брусьями, перекладинами, врытыми в землю разновысокими столбами, наклонными бревнами, напоминавшими противотанковые надолбы, и тьмой разновеликих боксерских груш под мощной продольной балкой – эта конструкция имела зловещее сходство с виселицей, на которой болтались повешенные. Несмотря на то что до начала отборочных поединков оставалось всего семь дней, мастера, прибывшие раньше нас, выкладывались на всю катушку. Однако одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: они не столько «работали» (во избежание травм накануне состязаний было бы разумнее отказаться от жесткого спарринга), сколько демонстрировали свои технические возможности, рассчитывая устрашить противника, сломить его боевой дух. Пожалуй, самым колоритным бойцом был китаец, которого мы видели в башне со всей его свитой – по-видимому, он придерживался стиля Багуа, отличительной чертой которого является использование абсолютно во всех приемах и комбинациях раскрытой ладони, а не кулака. Подошедший к нам монах со свитком в руках, в который он заносил сведения об участниках, попросил нас представиться. Мы в двух словах рассказали ему о себе. Илия перевел.
– Из России? – вскинул брови служитель культа, когда мы сказали ему, какую страну представляем.
– А какие награды и титулы имеете? – поинтересовался он.
Я когда-то был лучшим рукопашником Дальневосточного военного округа, Игнатий в свое время – самым крутым морпехом Балтийского флота, но вряд ли это можно было считать высоким спортивным достижением. Поэтому нам не оставалось ничего другого, как признаться, что наград и титулов у нас нет.
Монах был немного разочарован.
– А какие у вас боевые прозвища? – с надеждой спросил он. – Здесь у всех есть боевые прозвища. Это интригует зрителей и создает имидж мастерам.
– Мы выступаем под своими именами, – сказал Игнатий.
– Это невозможно. Таковы условия. Вы должны придумать себе какое-нибудь громкое имя.
– Например?
– Перед вами тренируется великий мастер Железная Ладонь, – он указал на китайца, работающего в стиле Багуа. – Чуть правее – Солнечный Дракон, боец из Японии.
Невысокий, плотно сбитый японец с рельефной мускулатурой кинул в нашу сторону косой взгляд. По команде тренера он отрабатывал приемы самообороны.
– Да! – гортанно кричал старик с длинной жиденькой бороденкой.
И его подопечный выполнял удар рукой, восьмой иероглиф защиты.
– Люй!
И ученик совершал откат назад, демонстрируя отшлифованный до совершенства второй иероглиф защиты.
– Далее вы видите Ирокеза, потомка североамериканских индейцев, – продолжал монах.
Краснокожего воина среди его желтых собратьев по ремеслу узнать было нетрудно. Он был не так красив, как, скажем, Оцеола, вождь сименолов в исполнении Гойко Митича, но, судя по телосложению, превосходил его в физических кондициях. Ирокез выполнял нечто вроде ритуального танца для заклинания духов.
– Обратите внимание – чуть дальше, какое потрясающее зрелище, – не жалел своего красноречия наш добровольный гид по спортгородку, – как эффектно ломает доски Убивающий Палец.
Честно говоря, такого мне видеть еще не приходилось: боец (по виду тоже выходец из Поднебесной), носящий столь экзотическое прозвище, указательным пальцем пробивал деревянные дощечки с такой легкостью, будто делал это кулаком или внешней стороной ступни. Мне не хотелось думать, что будет, если этот «пистолетик» воткнется в грудь живого человека...
Монах назвал нам еще несколько не менее звучных имен, среди которых были Разящий Кулак, Самурайский Меч и Каменный Локоть и, наконец, представил нам последнего из тренирующихся с нехарактерным для основной массы участников боевым псевдонимом – Спокойный. У него, если судить по разрезу глаз, были европейские черты лица с небольшим уклоном в «азиатчинку»; он сидел в позе лотоса и, отрешенный от всего, медитировал.
– Откуда приехал этот человек? – спросил Игнатий.
– Кажется, он из Польши, но так долго пробыл в Тибете, что считает себя местным жителем, – ответил монах. – Он исповедует Шоу-Дао, что в переводе означает «Путь спокойствия». Когда-то их клан раскололся – трое посвященных совершили убийство, получив за это деньги. Это вошло в неразрешимое противоречие с моральным кодексом Спокойных и они изгнали отщепенцев из своих рядов. Так образовался клан Кэндока, то есть ниндзя. По-моему, он как раз и представляет этот клан.
Черное, плотно облегающее фигуру кимоно Спокойного и повязка, скрывающая пол-лица, свидетельствовали о правомерности этого предположения. Не знаю, что подумал Игнатий, выслушав нашего гида по спортгородку, но у меня возникли большие сомнения, сможем ли мы пройти хотя бы отборочный турнир, имея столь техничных, великолепно подготовленных соперников. Во мне шевельнулся страх, ползучий страх перед неизвестностью, перед тем, с чем нам неминуемо предстояло столкнуться на ринге. «Нас здесь могут убить», – обреченно подумал я.
– Давайте я помогу вам придумать ваши боевые прозвища, – нарушил молчание монах. – Какими единоборствами вы занимались? Карате, дзюдо, самбо? Может быть, борьба? Какого стиля вы придерживаетесь?
– Рукопашный бой, – пожал плечами Игнатий. – Можете назвать это «русским стилем».
– Русский Медведь подойдет? – осклабился монах.
– Медведь так медведь, – согласился Игнатий, хотя, конечно, это был слишком заезженный штамп.
– А вы? – обратился дотошный служитель храма ко мне.
– Я занимался всем понемногу из того, что вы только что перечислили.
– У вас есть какой-нибудь излюбленный прием?
– Когда-то я был лучшим исполнителем хуков в нашем городе...
