Казалось, еще немного, и зрители услышат треск суставов и костей – так тесны были их объятия, так плотно переплетены тела.
Русский Медведь поймал Асмодея на удушающем захвате, который длился без малого три минуты; дюжий немчина бился в мертвом капкане, как ошалелый, предпринимая отчаянные попытки высвободиться, разорвать Игнатию пальцем рот или выдавить глаза, но вскоре его сопротивление стало слабеть, и в конце концов он отключился, «уснул».
Пошатываясь, протоиерей покинул ринг; победа далась ему нелегко.
– Следующий, – объявил рефери.
Следующим был я.
Мне достался соперник подросткового телосложения с угольно-черными, как у Маугли, диковатыми глазками. Я почему-то не боялся его. И совершенно напрасно: на первой же минуте боя он провел чувствительный удар «тигриной лапой» – открытой ладонью с поджатыми фалангами пальцев – в грудную клетку и, когда я «поплыл», чуть не добил меня «вертушкой». Я понял, что этот малайзиец вполне оправдывает свое боевое прозвище и постарался быть более внимательным. Но во втором раунде после моего «пушечного удара», напоминающего апперкот, когда Тигриная Лапа, будто лягушонок, шлепнулся на ринг, я опять чуть не прозевал удар – «фиолетового колокольчика переворотом» (ногой из положения лежа на боку). Мой соперник был не только высокотехничен, но и весьма живуч, и мне следовало учесть это при завершении очередной атаки. Не знаю, сколько бы продлился этот поединок, если бы он не допустил одну- единственную ошибку. Шесть раундов мы дрались молча с переменным успехом, а в седьмом я неожиданно для себя и тем более для малайзийца громко и зло произнес:
– Не подходите близко, я тигренок, а не киска!
После чего провел так называемый «ураганный» удар ногой, но не от пояса, как в карате, а от колена (им часто пользуются тайские боксеры). Тигриная Лапа попытался защититься прямой блокировкой. Это ему дорого стоило: с переломом руки его вынесли с арены колизея.
Я проводил Тигриную Лапу взглядом. Мне было искренне жаль его. Но я подавил в себе это чувство – мы оба знали, на что шли, и кто-то из нас должен был проиграть.
Заметное оживление в достаточно мрачную, окрашенную в темные, как венозная кровь, тона атмосферу состязаний внес веселый, артистичный, обладавший обаятельной улыбкой итальянец по прозвищу Гарибальди, выступавший после меня. К моменту своего выхода на ринг он уже растрезвонил на весь колизей, как храбро дрался отец его отца против конницы из экспедиционного корпуса Муссолини, и сообщил, что он – посмотрите на эту восхитительную фотографию! – вылитый дед. Другой его излюбленной темой был Робертино Лоретти. «Видели бы вы, как окабанел этот „солнечный мальчик“, – восклицал он на ломаном английском языке.
Гарибальди вчистую выиграл по очкам у бойца из Таиланда, применявшего весьма нестандартные способы защиты и нападения. Я с удивлением узнал, что в кунг-фу, помимо ударов головой, плечами и бедрами, есть удары ягодицами. Таиландский боец еще раз напомнил зрителям, что на заре возникновения кунг-фу его называли «тайным боевым искусством простолюдинов».
Любимцем публики, наряду с Гарибальди, стал и Сиднейский Кенгуру, отличавшийся умопомрачительными прыжками и сальто. Он, как неуловимый Джо, порхал по рингу, резиновым мячиком скакал от ограждения к ограждению, взлетал вверх и, обрушивая на своего соперника град ударов, в немыслимом кувырке приземлялся на ноги. Не знаю, как насчет Маугли, но этот точно воспитывался в семействе кенгуру и перенял у них все их повадки. Своего француза-визави этот сиднейский попрыгунчик вырубил попаданием колена, кулака или пятки в ключицу – я так и не понял, чего именно.
Последний, завершающий этап отборочного турнира, в ходе которого должно было отсеяться еще двадцать пять человек из оставшейся полусотни, прошел, как в яростном сне. Киллер на сей раз не убил вышедшего на ринг соперника, но нанес ему тяжелые увечья: теперь бедолагу могла спасти только всесильная тибетская медицина. Железная Ладонь надолго успокоил своего противника ударом «желтая иволга пьет воду» – подъемом стопы в промежность, чем упрочил немеркнущую славу школы монастыря Шаолинь. Спокойный, не меняя позы лотоса, сломал что-то еще кому-то еще, а Самурайский Меч пустил кровь дроку – представителю единственного из оставшихся на земле племени истинных атийцев. Она оказалась, как у всех, красного цвета. Таким образом, наметился более-менее постоянный состав лидеров, в котором участники состязаний, вероятнее всего, могли дойти до финала. Искушенные зрители без труда определяли тех, на кого следовало делать ставки. Правда, мы с Игнатием котировались на тотализаторе невысоко – у нас не было эффектных побед одним решающим ударом, схема ведения боя не отличалась особой изощренностью, и вообще мы не старались играть на публику, предпочитая заканчивать поединки, используя старый проверенный принцип «минимум мощи против максимума силы». Как бы то ни было, отборочный турнир мы прошли.
Вместе с нами во второй тур прорвались, помимо названных мастеров, Каменный Локоть, Гремучая Змея, Ирокез, Черная Маска и еще десятка полтора бойцов. Один из них отказался от участия в боях без правил из-за полученных травм – двух недель, отведенных на подготовку к очередному кругу, было явно недостаточно, чтобы восстановиться полностью, другой «сошел с дистанции» по соображениям собственной безопасности – увиденного за три дня состязаний было достаточно для того, чтобы деморализовать кого угодно.
Вечером в наше бунгало заглянул Гарибальди, считавший, по-видимому, нас своими друзьями, несмотря на то что мы являлись его потенциальными соперниками, и сообщил пикантную новость: он отправляется в HOTEL, чтобы провести там ночь любви за десять тысяч долларов. Аналогичное предложение он получил еще от трех состоятельных дам, но, учитывая усталость и легкое недомогание после поединка с таиландцем, принял только одно – по высшему разряду. Мы ответили ему честно: к нам подобные предложения не поступали, а если и поступят, рассматриваться не будут. Игнатию не позволял так низко пасть его священнический сан и долг примерного семьянина, мне же не стоило тащиться в Тибет ради того, что можно было получить, не покидая родного города, от дурищи, которую я охранял. Но где-то в глубине души я недоумевал: мое мужское самолюбие было обеспокоено тем подчеркнутым невниманием, которое проявили к нам жаждущие плотских утех, сорящие деньгами искательницы приключений, наводнившие отель.
Причина «бойкота» выяснилась совершенно случайно. После ухода Гарибальди к нам забежала Даша – ей удалось ненадолго избавиться от Эрнста-киллера, следовавшего за ней по пятам, и она решила, не теряя времени, «навестить своих верных рыцарей». Честно говоря, я испытывал некоторые затруднения, общаясь с ней: мне была не совсем понятна ее роль, и уж тем более тайной за семью печатями оставалась степень ее близости с отцом. Знала ли она, кем ей приходится Богуславский, и если знала, работала ли на него? Вольно или невольно Даша могла разоблачить нас: ведь наши подлинные имена и фамилии, а также род занятий были известны ей. Вслед за этим неминуемо встал бы вопрос, зачем понадобилось нам приобретать липовые документы и сочинять о себе небылицы. Это могло насторожить Богуславского.
Но делать нечего: Даша пришла и выпроваживать ее было бы невежливо. Она была чем-то возбуждена – ее оживленный вид, сумбурно-веселая болтовня и стреляющие глазки, которыми она научилась пользоваться весьма умело, не оставляли в этом никаких сомнений.
– Вы никуда не уходите? – вдруг спросила она. – Может быть, я не вовремя?
– Нас пригласила на чай дочь шейха, – решил поддразнить ее я.
– Не может этого быть, – выразительно округлила свои глаза цвета старинного серебра Даша.
– Это почему же? – широко распахнул свои темно-ржавые очи я.
– С моей легкой руки «наверх» ушли некоторые сведения... Конфиденциального характера...О вас.
– И что же это за сведения?
– Я сказала, что Игнатий – православный священник, а ты – импотент.
– Спасибо за заботу о нашей нравственности.
– Не стоит благодарности. Вашей нравственностью с сегодняшнего дня буду заниматься я.
Сделав это безапелляционное заявление, Даша на мгновение замерла, будто орхидея в оранжерее, как бы ожидая, когда ее срисует художник, сфотографирует фотограф или сорвет какой-нибудь эстет.
– Импотент – это не профессия, это призвание, – пробормотал я, не зная, что еще можно добавить к сказанному.
– Я, пожалуй, пройдусь, – сказал Игнатий. – Что-то разболелась голова.
