Я невольно устыдился самой мысли о том, что Даша способна на столь коварное предательство. Несмотря ни на какие превратности судьбы, она сумела сохранить чистую душу и любящее сердце, в чем я ни разу не имел повода усомниться. Более того, нередко я испытывал подспудное чувство вины перед ней: мне трудно было отвечать ей взаимностью, меня привлекало лишь ее молодое, гибкое, буквально наэлектризованное сексуальной энергией тело. Ее любовь низвергалась сплошным бурным потоком; ощущение сродни тому, какое испытывает человек, стоящий под жгуче-холодными струями водопада.
«Неужели все это скоро кончится, минет, как ночной кошмар?» – иногда спрашивал я себя. Тень колизея, являвшаяся мне во снах, все еще заставляла меня вздрагивать и просыпаться. В каком-то смысле я чувствовал себя душевнобольным: я был до предела изнурен, опустошен нравственно и физически теми нечеловеческими испытаниями, через которые мне и моим друзьям пришлось пройти. Садовский был почти зеркальным моим отражением – в его голубых глазах все чаще проглядывала затаенная тоска. Мы не были суперменами и никогда не стремились ими стать, ведь супермены долго не живут, но жизнь заставляла нас рисковать, заниматься опасным трюкачеством, ходить по лезвию ножа. Наградой за наши титанические усилия всегда была усталость, одна лишь усталость. Не любовь, не удача, не деньги, и не власть – только она.
В более выгодном положении находился Игнатий – духовные борения, подвижничество в ограде церкви и забота о пастве излечивали его быстрее и лучше терапевтов и психоаналитиков. Конечно, он подвергал опасности свою семью, но это не останавливало его, он не хотел прятаться. Пример протоиерея всегда был у нас перед глазами и подталкивал к тому, чтобы многое переосмыслить – и вокруг, и в самих себе. Но сначала нам нужно было определиться, в каком мире мы собираемся жить. Ведь главная схватка с Богуславским, судя по всему, была еще впереди. В минуты слабости, вспоминая об этом, я начинал глохнуть, слепнуть, терять дар речи и косноязычно взывать о милости и заступничестве свыше. Я попросил Игнатия научить меня молитвам и научился с благоговением посылать их Богу. Не знаю, прислушивался ли Он ко мне, но всякий раз после общения с Ним я чувствовал огромное облегчение.
Садовский шел по другому пути, дозревая по-своему. Его всегда, еще с курсантских лет волновал вопрос: почему процветают гады? Ответ на него он нашел в Библии, отметив закладкой то место, где Иеремия обращает жалобу к Богу. «Почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломные благоденствуют»? – вопрошает пророк. На что Господь отвечает ему: «Если ты с пешими бежал и они утомили тебя, как же тебе состязаться с конями»?
– Ты готов состязаться с конями? – поинтересовался он у меня в день, когда должна была состояться решающая встреча с «нечестивыми и вероломными».
– Вперед, труба зовет.
– Тогда пойдем туда, где продают правого за серебро и бедного – за пару сандалий. К кому мы с мечом придем, того и завоюем.
– Не забудь снять с предохранителя свой незаряженный пистолет...
Но за полчаса до назначенного времени, то есть ровно в полседьмого, наши планы круто изменились. Едва мы вышли за пределы храма, как возле нас, взвизгнув тормозами, остановился «Фиат», за рулем которого сидела Даша.
– Садитесь скорее, у нас мало времени, – едва не срываясь на истерический крик, проговорила она. – Они изменили место встречи...
– Почему они отпустили тебя?
– И какой смысл теперь торопиться? – добавил Садовский.
– Она взяли в заложники... – она проглотила комок, застрявший в горле, – они взяли в заложники твою жену и... и...
– Что и?!
– Дочь!
– Вы можете остаться. Я поеду один, – сказал я друзьям.
– Это ты можешь остаться. Я съезжу сам, – предложил Садовский.
– Ничего не выйдет, – сказала Даша, шумно высморкавшись. – Они сказали... Они сказали: привезти всех. Чтобы никто никого не смог предупредить...
– Все так все, – согласился Игнатий и полез в автомобильчик, явно не рассчитанный на габариты русского богатыря. «Фиат» покачнулся и осел под его тяжестью. Я устроился на переднем сиденье, Садовский занял место за Дашей.
На все мои вопросы, на все мои настойчивые попытки выяснить, где находится моя дочь и куда мы едем, Даша отвечала как испорченый телефон-автомат, глотающий жетоны. Невольно закрадывалось подозрение, в себе ли она, вменяема ли. Автомобилем она управляла рискованно, почти непредсказуемо; одни раз подрезала какой-то обшарпанный «мерс» и дважды проскочила светофор на красный свет. Проплутав по городу минут десять, мы подъехали к уже знакомому нам китайскому ресторану.
– Это здесь, – обреченно проговорила Даша и обессиленно уронила руки на руль.
Некоторое время мы в полном молчании сидели в «Фиате».
– У вас с собой? – наконец спросила Даша.
– Да, – ответил я. – Ты с нами?
– Нет. Я побуду здесь. Не могу. Мне страшно.
– Хорошо. Подожди. Мы скоро.
Входя в ресторан, мы вставили в пистолеты в обоймы. Зал был пуст, официанты и посетители словно вымерли. Вдруг из-за ширмы вышли трое. Нас тоже было трое. Когда-то нас было шестеро, и мы вместе дрались с террористами. Дрались и побеждали. Теперь мы находились, что называется, по разные стороны баррикад. Время – великий маг, друзей оно делает врагами, любовь превращает в ненависть, а ненависть – в смерть.
Садовский перекатом сместился влево и спрятался за колонной, изготовившись к стрельбе с колена. Самурайский Меч метнулся вправо и направил пистолет-пулемет на меня. Я взял на мушку Спокойного. Спокойный прицелился в Игнатия, который в свою очередь навел «пушку» на Железную Ладонь. Последний не остался в долгу и направил свой «ствол» на колонну, за которой находился Садовский. Круг замкнулся. Казалось, упади сейчас на пол десятикопеечная монета – и начнется стрельба, кровавое побоище до полного взаимного уничтожения.
– Где ключ? – спросил Спокойный, он же Богуславский, глядя на меня.
– При мне. Где моя дочь?
Он опустил руку, в которой держал пистолет.
– Я не занимаюсь киднеппингом. Это не мой стиль.
– Она в безопасности? То есть о н и ?
– Разумеется. Я узнал, что у тебя есть дочь, и воспользовался этим, чтобы встретиться с тобой без лишних свидетелей. Без твоих опекунов из «конторы».
Я согнул руку в локте: ствол моего пистолета «уперся» в потолок.
– Значит, все это блеф?
– Значит, все это блеф, – согласился Спокойный. – Я стараюсь придерживаться некоторых правил, которым следуют воины моего клана. Одно из них гласит: «Проявляй уважение к тем, кто достоин его, ибо в этом нет ничего постыдного; проявляй уважение к тем, кто жаждет его, ибо в этом нет ничего трудного; проявляй уважение к тем, кто недостоин его, если это позволяют тебе обстоятельства, ибо в каждом есть что-то достойное уважения». Я никогда не опустился бы до убийства ни в чем не повинных людей.
– А как же колизей?
– Ты же видел эту публику. Разве это люди? Отбросы, считающие себя элитой планеты.
– На теплоходе «Гермес», который вы собирались затопить, были женщины и дети.
– Мы все совершаем ошибки. В этой ошибке я уже раскаялся. На моем попечении детский дом.
Богуславский бросил пистолет на пол. Самурайский Меч и Железная Ладонь, переглянувшись, сделали то же самое. Мы приняли их правила игры и сложили свое оружие.
– А если я не отдам ключ?
– Я думал над этим. Пусть все решится в честном бою. В финальном поединке, который по вине известных нам «лиц кавказской национальности» и арабской наружности, – он позволил себе усмехнуться, –
