– Ну, так найдем и про тайник расскажем, а дальше уж пусть родня дело делает.
– А коли они не захотят в монастырь ее? Она вроде древняя, ценная, наверное?
– А что ты можешь? – пожал плечами паломник. – Не воровать же тебе ее? Коли возьмут они на себя такой грех – последнюю волю не исполнят, не тебе за них отвечать.
– Нехорошо выйдет, – нахмурился Захар. – Хотя, может, и зря я волнуюсь. У него вроде вся родня – это какая-то тетка в Свияжском уезде. К ней-то он икону и вез, чтобы посоветоваться.
– А про приказчика его можешь у полиции спросить, когда они завтра поутру заявятся, – неожиданно сказал Григорий. – Уж они-то про него знают: и как зовут, и где найти.
– Откуда знаешь, что заявятся? – тревожно спросил ямщик.
– А как же иначе? Столько шума, стрельбы, да убитых еще несколько! – Паломник зябко передернул плечами и добавил тише: – Завтра поутру придут к нам расспрашивать да записывать. Можно будет потом с ними до города напроситься доехать…
– А про барынь наших, может, тоже у них спросить? Живы ли, здоровы?
– А как же, спроси, милой, – кивнул Григорий, думая о чем-то своем. Стоило паломнику опуститься на завалинку рядом с Захаром, как два бабкиных кота тут же оказались у его ног, громко мурлыча и выгибая спины.
– О Катерине больше печешься? – полувопросительно сказал Григорий, рассеянно поглаживая серого котяру. – Думаешь, понравился девке?
– Да кто их поймет, этих девок… – недовольно пробормотал Захар, наблюдая, как рыжий кот устраивается на завалинке между ним и паломником.
– Не умом их понимать надо, – наставительно сообщил Григорий и улыбнулся. – Любовь почуять можно и даже понять, какая она, эта любовь. Как к брату, как к мужу али как к другу? Только прислушайся, что тебе правда шепчет, и все.
– Да как же эту правду-то услышишь?! – обиделся Захар на непонятный совет.
– Прошу за стол, молодцы! – раздался с крыльца дребезжащий старушечий голосок. – Кашку мою опробуйте, не побрезгуйте!
– Идем, бабуля! – тут же подскочил ямщик. – Про правду на голодный желудок лучше не говорить…
– Про правду несложно говорить, – не унимался Григорий.
Когда крестьянин поднялся, недовольные коты последовали за ним в дом.
Тарелок у бабки Варвары не было, и есть нужно было из простого глиняного горшка, только что извлеченного из печи. Митрофан уже сидел за столом, подпирая рукой перевязанную голову. Ему, судя по всему, стало несколько лучше.
Гости уселись вокруг горшка и некоторое время ели в полном молчании, выказывая тем самым уважение к хозяйке.
– Хороша каша! – похвалил стряпню бабки Варвары Захар и зачерпнул очередную ложку дымящегося разваренного пшена.
– Благодарим за угощение! – подхватил паломник.
– Мне-то в радость! – отмахнулась старушка. – Вы кушайте, а я за кваском сбегаю.
Когда хозяйка скрылась за дверью, Григорий отложил ложку и продолжил свой рассказ:
– Правду, ее всякий понять может. Она везде вокруг нас видна, а ложь только в голове у тебя оттого, что боишься чего или, напротив, слишком сильно хочешь. А правда, она сама по себе и от твоих страхов и хотений не зависит.
– Складно говоришь, – хмыкнул Митрофан. – Да только что толку от всего этого? От страхов и желаний никто не свободен, а значит, и «правду» эту не почувствует.
– А ты как-нибудь ночью под звездами лежал? – неожиданно перескочил на другое Григорий. – Как посмотришь на эту бездну да представишь, каков ты в сравнении с ней, так все лишнее само собой отлетает! Только правда и остается.
Митрофан вздохнул, осторожно щупая повязку, и сказал:
– Как бы у всех так было! Люди, когда в небо смотрят, только и думают – «как бы дождя не было» или еще что в этом духе!
– Если ты там эту правду чуешь, так мне и скажи, что у Катерины на сердце, – наконец вставил слово Захар.
– Так ты же сам знаешь, – пожал плечами паломник и улыбнулся. – А любовь – это такая златница, что ей никто не может цены описать. Она дороже всего созданного господом, чего бы ни было на свете, но только мало ее понимают. Кто понимает сию златницу любви, то этот человек такой премудрый, что самого Соломона научит.
– Это про себя никак? – криво усмехнулся Митрофан. – Понимаешь, значит?
– Случается и мне такая радость, – совершенно серьезно ответил паломник.
Студент смерил его скептическим взглядом, но сказать ничего не успел, так как неожиданно заговорил Захар:
– Зря смеешься. Я с ним от самого Верхотурского уезда иду, и кажется, что он и правда что-то такое понимает…
Митрофан в ответ промолчал, видно, решил не спорить с темным народом.
Глава 11
– Нет, ты только взгляни на нее! Хороша, чертовка!
Так приговаривал приказчик Василий Игнатьевич Красавкин, поминутно тыча локтем в бок сидевшего рядом Захара Радайкина. При этом глаз своих приказчик покойного купца Кузнецова не отводил от сцены хорошего казанского ресторана, в который затащил с собой ямщика.
На сцене сильным и томным голосом выводила какую-то незнакомую песню молодая цыганка. Время от времени она поводила плечами и пританцовывала, что приводило приказчика в полный экстаз.
Захар смотрел на это с любопытством, но, поскольку в подобных заведениях ему бывать не приходилось, чувствовал себя не слишком уверенно. Он ожидал только возможности обговорить с приказчиком Кузнецова свое дело и уйти. Ямщик никак не ожидал оказаться в ресторане, и одет был неподобающе. Да и как еще можно было одеться, отправляясь на опознание усопшего купца в покойницкую?
Способ знакомства с приказчиком Алексея Кузнецова выискался сам. Как и говорил Распутин, наутро в дом бабки Варвары пожаловали полицейские чиновники. Выяснилось среди прочего, что умершего купца в Казани практически некому опознать. По чиновничьим правилам личность покойного должны были подтвердить как минимум двое его прижизненных знакомых.
Лучше всего на эту роль подходил приказчик купца, который как раз остановился в одном из дорогих постоялых дворов Казани. А вторым знакомым Кузнецова, обязанным прийти на опознание, чиновники выбрали Захара Радайкина.
В Казань ямщик попал вместе со своими спутниками на закорках полицейской кареты, которая ехала быстрее любой крестьянской повозки, какую можно было бы нанять. К тому же все вещи беглецов остались на пароходе, и заплатить извозчику было бы нечем.
По прибытии в город чиновники тут же отправили Митрофана на осмотр к врачу, а Захар первым делом поспешил вместе с каким-то полицейским в покойницкую.
Здание это оказалось в самом центре города, возле местного университета, видимо, для удобства студентов-медиков. В мрачных и холодных стенах этого общественного склепа Захар и наткнулся на Василия Игнатьевича, который тоже явился выполнить свой долг и поставить подпись в нужных бумагах.
Приказчик оказался плотным лысым мужчиной с аккуратными усами и бородкой, которую приводил в порядок явно не реже раза в неделю.
Узнав, кто таков Захар, Василий Игнатьевич принялся причитать, ронять крупные слезы и в конце концов предложил ямщику помянуть ушедшего с чувством и с толком. От Захара требовался только рассказ обо всем произошедшем в последние часы жизни Кузнецова, и это его вполне устраивало.
Однако на деле все обстояло не так благополучно. Приказчик успел выслушать только самое начало рассказа Захара до того, как им подали закуску и выпивку. Дальше беседа шла уже не так бодро, и до истории с иконой ямщик так и не добрался, потому как на маленькую ресторанную сцену вышел цыганский хор. После этого внимание подвыпившего приказчика было окончательно потеряно, и Захар не знал, как ему
