быть.
Когда песня закончилась, Василий Игнатьевич, не дав своему сотрапезнику и слова вставить, громко позвал:
– Подойди к нам, красавица!
Цыганка смерила приказчика коротким взглядом дельца, оценивающего, есть ли выгода в предложенной сделке, но все же спустилась в зал.
При движении шелк ее многослойных юбок шелестел, а украшавшее грудь монисто позвякивало.
– Господа хотят заказать песню? – обратилась она к обоим мужчинам сразу.
Захар выжидательно посмотрел на Василия Игнатьевича, но тот вместо ответа неожиданно бухнулся на колени перед черноокой певицей и принялся невнятно клясться ей в любви и осыпать затасканными комплиментами.
На смуглом лице цыганки не было и следа удивления или смущения. Она высвободила у приказчика руку и, сверкнув белозубой улыбкой, бросила:
– Господа должны меня извинить – публика ждет!
– Позволь навестить тебя после выступления! – В голосе Василия Игнатьевича зазвучали умоляющие интонации. – Я хорошо заплачу…
Певица тряхнула тяжелыми густыми волосами, чуть наклонилась к собеседнику и, продолжая улыбаться, тихо произнесла:
– Господин, наверное, путает меня с уличными девками. Я продаю свой голос и только его, а остальное дарю кому вздумается. И сейчас я уже занята.
С этими словами цыганка картинно развернулась и, постукивая каблучками, устремилась к сцене, сопровождаемая бурной овацией.
Пока Василий Игнатьевич прибывал в задумчивом настроении после отказа певицы, Захар решил выполнить то, что намеревался.
– Василий Игнатьевич, бывший ваш хозяин, покойник, просил меня одну вещь исполнить, когда почувствовал, что умирает.
Эта фраза наконец переключила внимание приказчика с цыганки на собеседника.
– Он сказал, что вы везли с собой два ларца с дорогими тканями и что в одном из них он, втайне от всех, спрятал принадлежавшую ему старинную икону. Она находится под вторым дном. Икону эту он просил своих близких пожертвовать в монастырь, такова была его последняя воля.
Василий Игнатьевич несколько раз медленно моргнул, будто пытаясь понять, что только что было ему сказано, и Захар терпеливо ждал.
– Да-а-а, помню эту икону Богоматери, – наконец пробормотал приказчик. – Как же это он мне не сказал, что решил ее увезти? А ларцы-то у меня в номере стоят на каминной полке! Отвезу их в Свияжский уезд, тетке его. Пусть она разбирается.
Захар удивился, что его больше ни о чем не спрашивают. Приказчик купца не мог не знать о втором жемчужном окладе иконы, пусть и разоренном, но все еще весьма ценном. Но о его местонахождении он у Захара ничего не спросил. Может быть, это от того, что Василий Игнатьевич надеется прибрать его к рукам, если оклад окажется в ларце?
Сам Захар умолчал по той же самой причине. В конце концов Кузнецов сам обещал ему драгоценность за услугу! Только доказательств никаких у ямщика не было, и для властей он будет таким же преступником, как и любой вор, задумавший утащить оклад.
– Господин желает провести время в обществе юной цыганки? – раздался рядом с их столиком голос неожиданно возникшего из полумрака метрдотеля. – Есть прелестная особа, готовая составить вам компанию. Если, конечно, вам это интересно.
Метрдотель низко поклонился и замер в ожидании.
– Разумеется, интересно, голубчик! – тут же обрадовался Василий Игнатьевич. – Ты со мной кататься? – обратился он к своему сотрапезнику.
– Благодарю покорно, – уклонился Захар от заманчивого предложения. – Я только прибыл в город, и у меня много дел…
Распрощавшись с приказчиком Кузнецова, молодой человек выбрался на улицу, на которой уже сгущались сумерки.
Все-таки много легче в путешествии не одному быть! Захар уже не первый раз радовался тому, что ему довелось встретиться с таким человеком, как Григорий.
Ямщик едва успел к условленному месту встречи вовремя, а паломник уже прохаживался из стороны в сторону. К вечеру стало зябко, а оба путника по-прежнему были без кафтанов.
Захар поначалу отмел идею заявиться в таком виде к своим родственникам, адрес которых зазубрил перед отправлением из Тобольска, и напроситься на ночлег. Ямщик не был знаком с этими своими родственниками, и, судя по рассказам отца, особой любви к тобольской ветви рода они не испытывали. При таком отношении рассказу о том, что путники потерпели от грабителей на пароходе «Отец», могут и не поверить…
Пока сегодня Захар ходил на опознание, а Митрофан по врачам, Григорий собирался как-то выяснить судьбу их вещей, оставшихся на палубе парохода. Судя по тому, что пожиток при нем не было, Захар заключил – дело не увенчалось успехом. А это означало, что им либо предстоит спать на улице, либо идти к захаровской родне…
Отложив рассказ о своем знакомстве с приказчиком купца Кузнецова, ямщик поспешил спросить:
– Стащили наши котомки, что ли, или чиновники затеряли?
– Куда там! – махнул рукой Григорий, на мгновение прекращая свои хождения. – Они нашим барыням их передали на сохранение, чтобы в суматохе не потерять. Ты адресок-то их не посеял в дороге? А то я пристава попросил еще раз написать на всякий случай. Тут вроде бы недалеко должно быть…
Захар не нашелся что ответить. Вот так сразу в прежнем оборванном виде заявиться к Башмаковым в их собственный дом! А вдруг там какие важные господа в гостях сидят? Вот позор-то будет!
Тем не менее, скрывая свой жалкий испуг от спутника, Захар тут же согласился на поздний визит. Догадливый Григорий приобнял его за плечи и легонько встряхнул:
– Чего испужался, милой? Господского осуждения страшиться нету причин. Плох или хорош человек, от сословия то не зависит, и сам ты это множество раз видел, коль не дурак. Так и Катерина твоя не дура небось и тоже о том знает.
Захар невольно заглянул в полные странной силы глаза своего спутника и почувствовал, как натянувшаяся было внутри пружина страха расслабляется, отпускает.
– Ну вот и славно, пойдем, милой, – одобрил Распутин.
Дом Башмаковых был на углу и одним боком выходил на центральную улицу Казани – Проломную. Путники обошли особняк слева и оказались перед главной дверью. Крестьянин бесстрашно взбежал на невысокое крыльцо и дернул шнур обыкновенного, неэлектрического дверного звонка. В ответ на раздавшийся звон дверь приоткрыла недовольная служанка:
– Чего вам тут? Шляются всякие…
– Барыни дома будут? – не дал ей разойтись Григорий. – Мы с ними в пути познакомились. Они, верно, тебе сказывали?
– Вот нахал! – возмутилась служанка. – Нету барынь, олух ты этакий! В деревню к себе уехали вчера еще, отдыхать! А про всяких бродяг сказывали – в дом не пущать, в шею гнать!
Женщина вознамерилась захлопнуть дверь перед самым носом незваного визитера, но тот без видимого усилия удержал ее рукой.
– Как же так, милая? – продолжил он. – Может, хоть вещи наши они тут оставили? Пристав-то говорит – Башмаковым наши пожитки отдали! Ты припомни хорошенько.
– Вот сейчас квартального позову! Эй, Грунька, тут бродяги какие-то нахальничают! – завопила служанка, оглядываясь куда-то в глубь дома, и добавила, повернувшись к непрошеным гостям: – Ничего не оставляли, ничего не говорили! Уж не думаете ли вы, что они пожитки ваши жалкие присвоили?! Ступайте- ка прочь!
Григорий убрал руку, и дверь со стуком захлопнулась. Захар услышал скрежет задвигаемых запоров. Вот так барыни!
