Этот взрыв профессор Арутюнян успел услышать и даже увидеть. Но второй, гораздо более мощный, огненным смерчем подхватил старика, метнул его тело, уже иссеченное осколками взорвавшегося баллона, на вздыбившийся пол.
Адский огонь длинными языками вырвался в ночь через открытые двери и окна с повылетавшими стеклами и вернулся назад, словно какой-то гигантский насос закачал его обратно в дом — довершить начатое.
Глава 3
Весной хорошеют женщины, набухают почки, худеют от любовной истомы коты, вопящие на крышах серенады хвостатым подругам. Природа обновляется, отогреваясь под лучами встающего все выше над горизонтом солнца.
Только свалка, клоака города, в благословенную пору года становится еще безобразнее.
Сошедший снег обнажает скрытые язвы. Миазмы гниения пеленой висят над курганами отбросов. Вода с радужной пленкой на поверхности разливается безбрежным морем, по которому, надев пластиковые мешки на ноги, бродят бомжи со своими посохами-царапками.
Рогожин, вытягивая ноги из раскисшей глины, шел к берлоге Степаныча. В пакете он нес продуктовый набор, чтобы отставной майор мог подкрепиться человеческой едой, а не ассорти из объедков.
У развилки тропы, где почва была посуше, на маленьком, не залитом водой островке стоял знакомый Рогожину автомобиль с растрескавшимся лобовым стеклом. Рядом в приветственном полупоклоне согнулся Пыжик.
— Здрасте! — Его лицо, залепленное лейкопластырем, выражало глубочайшее почтение и подобострастие.
В багажник машины бомжи из его бригады загружали собранную «пушнину», то есть стеклотару, рассортированную по картонным коробкам.
— Дань собираешь? — с металлом в голосе спросил Дмитрий, выбирая, куда ступить, чтобы не увязнуть в болоте.
Пыжик заискивающе улыбнулся:
— Способствую, так сказать, утилизации отходов.
На верхней челюсти предводителя мафии мусорокопателей недоставало двух передних зубов. В прореху, когда он говорил, высовывался розовый кончик языка, отчего Пыжик был похож на преданного пса, подбежавшего к хозяину.
— Вы к Степанычу? — навязчиво-любезно спросил он, и его улыбка стала еще приторнее.
— К нему.
— Может, проводить? — услужливость Пыжика не знала границ.
— Сам доберусь…
Раскатанная машинами дорога превратилась в речушку кашицеобразной грязи. Рогожин огляделся, высматривая подходящее место для переправы.
— Подождите, я передачу Степанычу приготовил!
Пыжик вернулся с коробкой, на боковой стенке которой красовались штриховой код и надпись: «Сникерс».
— Вот, передайте, пожалуйста, если вас не затруднит.
— Шоколадками ветерана подкармливаешь? — Дмитрий отогнул картонный клапан.
Содержимое коробки состояло из каких-то радиодеталей, клубков проводов, трансформаторов и плат.
— Мне ваш друг заказ дал! — торопливо объяснял Пыжик. — Собирать все, что связано с радиотехникой, и к нему на фазенду сгружать. Вот я и расстарался.
Интерьер землянки изменился. Рогожин приметил это, спускаясь по лестнице. Она словно стала чище и просторнее.
— Степаныч, ты генеральную весеннюю уборку сделал? — вместо приветствия воскликнул Рогожин, отдав честь отставному майору.
Тот сидел на топчане, фасуя по пакетикам какую-то дребедень.
— Руку к пустой голове не прикладывают! — буркнул Степаныч, пододвигаясь. — Лампочку я присобачил. От керосинки глаз замыливается. Аккумулятор Хвалько притарабанил подзаряженный, — он указал на стоявший у изголовья топчана источник питания.
— Цивилизация добралась до пещеры отшельника… — пошутил Дмитрий, выкладывая из пакета продукты. — Расщедрился вождь бомжатника.
— Морду ты ему набил, вот и расщедрился. Он теперь тише воды ниже травы.
Носик чайника без ручки запыхтел паром. Степаныч обхватил его тряпкой, снял с «буржуйки» и разлил кипяток по банкам, предварительно насыпав туда заварки.
— Пей, Дима. Настоящий цейлонский. С пенсии купил… Сегодня четвертинку хлобыстнуть полагалось бы, но я в глухой завязке. С бухалом покончено, — он был угрюм и сосредоточен.
— От Ветрова приходили? — Рогожин внимательно осмотрел старика.
— Придут и по мою душу! Куда они денутся? — с затаенной ненавистью произнес Степаныч.
Он разорвал бумажную упаковку сахара, слипшегося от сырости в монолитный кирпич. Ударом кулака раскрошил его.
— — Подсолоди чаек, — ладонью он сгреб крошево в кучу. Помолчал, собираясь с мыслями, и глухо сказал:
— Юрчик преставился. Кровью под себя дней десять ходил…
Рогожин знал: юродивого поместили в психиатрическую больницу по распоряжению начальника УВД.
Свидетель из умственно отсталого человечка был никудышный, его показания не приняли бы в суде.
— Отбили страдальцу в ментовке внутренности, — продолжал Степаныч. — Я Юрчика в психушке не видел. Ветров встречаться запретил. Сказал: «Приедешь — в дурдоме и повесишься». Санитаров упредил, скотина, мол, старого полудурка харей о железные ворота, если сунется, — лицо отставного майора скривилось, точно от зубной боли. — Тоска, Дмитрий… Больных головой никогда на Руси не обижали. Полагали, юродивые с богом беседуют и простому человеку их разговор не понять. Каждый норовил кусок хлеба в суму дурачку-нищему положить, — накатившаяся слеза предательски блеснула в глазах Степаныча.
— Я знаю, как тяжело друзей терять…
Он вспомнил перевал, гортанные крики иорданца, громовым эхом разносящиеся по ущельям звуки выстрелов снайперских винтовок и предсмертные стоны преданных московскими стратегами бойцов разведгруппы.
В молчании, точно на поминальном ужине, два офицера допили чай, и каждый думал о своем: несбывшихся мечтах, злодейке-судьбе, загнавшей их в землянку на окраине городской свалки, и о тех, кто в этом виноват.
Тишину нарушил Рогожин.
— Тебе Пыжик хлам какой-то передать просил, — он ногой пододвинул коробку. — Ремонтируешь бытовую технику соседей?
Опрокинув коробку, Степаныч высыпал радиодетали на пол. Присел на корточки и, точно петух на навозной куче, стал быстро разгребать образовавшуюся из плат и проводки гору.
— Ты скажи, что надо. Я куплю в магазине. — Заинтригованный азартом отставника Дмитрий поднял трансформатор со сгоревшей обмоткой.
— Бабки лишние? — осуждающе спросил Степаныч, кусачками кромсая пришедший в негодность блок питания телевизора. — Стонут — кризис в стране, а на помойку миллионы выбрасывают. Да здесь баллистическую ракету собрать можно, только ройся, не ленись. Залежи золота под ногами!
— Ей-богу, Степаныч, ты от Плюшкина мало чем отличаешься! — дружелюбно хохотнул Рогожин.
— Ну, у Плюшкина дохлые мухи в настойке плавали, а у меня вот что есть, — не без гордости сказал бывший ракетчик, доставая фибровый чемодан с железной окантовкой.
В таких чемоданах в послевоенные годы офицеры привозили из Германии фарфоровую посуду,
