Совсем молоденькому юноше перевязывали неглубокую рану в руке. Два человека держали его при этом за ноги, на случай если он начнет вырываться, но он терпел и не жаловался. Миссис Ладж, проходя мимо них, заметила: «Вы, должно быть, не видите, что у него и в ноге рана». И правда, как показал осмотр, у него прострелены оба бедра!
Семьи воинов отправляют на фронт продукты. Ллойд послал корзину для Фоно. Надеюсь, что он жив и получит ее. Там корешки кавы – на две большие чаши, три коробки мясных консервов и сколько-то сухарей. Думаю, что он едва ли сам использует каву, скорее подарит ее какому-нибудь большому вождю; но то, что он ее получит и сможет преподнести своему начальнику, должно поставить его в выгодное положение. Вероятно, в Англии этому соответствовала бы пара ящиков шампанского. Мы слыхали, что некоторые головы были возвращены в Малие, причем голова девушки, согласно обычаю, завернута в шелковые платки. Прошлой ночью прибавились еще три головы и много раненых. Йендэл note 179 пришел от Хаггарда с флагом, но у нас уже развевается над домом старый флаг с «Каско» и наготове американский флаг, чтобы в любой момент водрузить над коттеджем Ллойда, если потребуется.
Итак, война действительно началась. Вот уже четыре или пять дней, как в Апии полно этих бедных ребят с выкрашенными черной краской лицами и в повязанных по самые брови красных платках, что составляет военную форму Малиетоа; а лодки все подходят и подходят с наветренной стороны, в некоторых до пятидесяти человек – с барабанами и рожками (рожок всегда в неумелых руках). На носу каждой лодки прыгает и кривляется некто вроде шута, а весь экипаж время от времени угрожающе завывает. В пятницу отряды маршем выступили в лес, а вчера утром мы слыхали, что кое-кто из солдат вернулся ночевать домой, потому что в лесу им показалось слишком «неудобно». После обеда ко мне пришел посыльный с запиской о том, что в дом миссии стали прибывать раненые. Фэнни, Ллойд и я оседлали лошадей и с фонарем выехали в путь. Ночь была отличная, звездная, хотя порядком прохладная. Мы оставили фонарь в Танунгаманоно и дальше ехали при свете звезд. В Апии все, как и я, находились в состоянии странного возбуждения. Я был настроен мрачно и, можно сказать, даже свирепо, другие, казалось мне, выглядели глупо, некоторые – уныло. Лучшее место в городе сейчас госпиталь. Это продолговатый каркасный дом с большим операционным столом посредине. Вдоль стен размещен десяток раненых самоанцев в окружении сочувствующих, в среднем по четыре на каждого. Кларк был там – твердый, как скала; мисс Ладж – маленький очкастый ангел – вела себя молодцом; симпатичные, опрятные немецкие санитары в белой форме олицетворяли саму деловитость. (Славную историю я слышал про мисс Ладж. Эта железная трезвенница ходила в пивную за бутылкой бренди.)
Когда я приехал, все врачи отсутствовали. Вдруг один из раненых начал коченеть. Это был могучий самоанец с очень темной кожей, с благородным орлиным профилем, похожий, как мне кажется, на араба. Вокруг него стояли семь человек и растирали ему руки и ноги. У него прострелены оба легких. Только тогда одного из санитаров послали в город за немецкими военными врачами, которые ушли обедать.
…Опять зашел в госпиталь около половины двенадцатого, застал там немецких докторов. Прибавился второй умирающий. Этот, раненный в живот, умирал трудно, в мрачном оцепенении от боли и опиума, молча, с искаженным лицом. Вождь с простреленными легкими лежал на боку, ожидая ангела смерти. Родственники старались согреть его теплом своих рук; все молчали; только одна женщина внезапно схватила его колено, запричитала, но через несколько секунд снова утихла…
Матаафа разбит наголову и, спалив Малие до единого дома, за исключением собственного, который он побоялся поджечь из-за близости церкви, бежал, как предполагают, на Маноно. Дом Бедного Белого Человека, у которого мы недавно пили каву, сожжен дотла, а его хозяин неизвестно где. Больно думать, что этот добрый старик, хромающий на обе ноги (у него фе фе), превратился в бездомного беглеца. Сын Матаафы убит топором note 182. Он был так близко от своего противника, что не мог навести ружье, и тот уложил его ударом топора в висок, а затем обезглавил. Родственник, сражающийся на стороне правительства, доставил его обезглавленное туловище, завернутое в старую циновку и привязанное к шесту. Впереди шел человек, отрезавший голову; он нес ее, обернув куском дорогой циновки, а за ним следовали носильщики с телом. Этот сын Матаафы тайком увел свою будущую жену, чего родичи не могли ей простить, так как она была таупо са, то есть «девой деревни». Когда он пошел в бой, жена не хотела с ним расставаться; их обоих убили в том сражении, и ее голова в числе принесенных правительству. Всего в Мулинуу доставили три женские головы. Никогда прежде в Самоа такого не случалось. Женщин убивали, когда они попадали под обстрел, но прежде ни одному воину и во сне не снилось отрезать голову у женщины; это, по словам Генри, значило бы навлечь позор на детей и внуков. Слух о том, что Матаафе послали голову девушки, завернутую в шелковые платки, пока не подтвердился.
Двоюродный (а может быть, и родной) брат жены мистера Дайнса взял в бою голову, которая, по обычаю, была вымазана черным. Когда он представил ее в Мулинуу, краску смыли и обнаружилось, что это голова его любимого брата. Мистер Дайнс рассказывает, что, когда он видел его в последний раз, тот сидел с этой головой в руках, целовал ее и обливал слезами. Если не ошибаюсь, они оба близкие родственники Лаупепы. Пасынок Фатулии принес голову ее брата. Король принимал головы, сидя на ступеньках кабинета Мэйбена в бывшем доме президента.
Льюис вчера зашел к Мэйбену и потребовал, чтобы охотники за женскими головами были наказаны. Судя по ответу Мэйбена, тот вообще боится предпринимать какие-либо шаги. Что ж, уже есть по одной женской голове для каждой державы или, если хотите, для каждого консула. Стало точно известно, что Матаафа не отрезал голов и не допускал никаких жестокостей. Правда, может, потому, что не успел, но я верю, что он стремился предотвратить отрезание голов, так как много говорил на эту тему со своими белыми друзьями. Однако теперь, когда он приперт к стене и потерял самое дорогое, мне страшно подумать о его ответных действиях.
Сегодня утром из Апии явился Генри, бледный, со странным видом, и заявил, что хочет кое-что выяснить. Многие люди в Апии просили его об этом. Вот его вопросы: «Чья это война? Кто ее развязал?» Мы, разумеется, ответили: «Три консула». В тот момент мне не пришло в голову, но теперь я думаю, что кто-нибудь сказал Генри, будто во всем виноват Льюис. Ужасно думать, что это Льюис удержал Матаафу, и, если бы тот напал на Мулинуу и Апию, его бы просто остановили и теперь он был бы цел, невредим и счастлив в окружении своих близких, понеся, может быть, лишь незначительные потери. Стремление поступать правильно и выполнять дружеские советы привело его к разорению, а возможно, и к позорной смерти.
Льюис требует, чтобы мы поддерживали мир с Мэйбеном, мало того – чтобы вели себя по-дружески. Но пока с рук Мэйбена не будет смыта кровь женщин, я не подам ему руки. Сама я тоже чувствую себя виноватой. Мы советовали хранить мир, считая, что равно стараемся для блага Матаафы и Самоа, и боясь кровопролития. На деле же получилось, что косвенно из-за нашего совета головы этих женщин теперь поднесены представителям трех великих держав и эти представители трусливо молчат. Бедный старый Лаупепа, которого трясло как в лихорадке, когда его видел Дайнс, всего лишь орудие и круглый нуль. Теперешние советники короля – Кьюсэк-Смит, Берман и Блэклок – подготовили эту войну и руководили ею, они же отдавали приказы армии (если это можно назвать армией). Лаупепа только подписывал то, что ему давали.
Мисифоло не пришел сегодня утром как обычно. Это не похоже на него. Мы спросили других работников, не знают ли они, в чем дело. Оказалось, что он убежал с молодой девушкой из деревни Талоло, причем Талоло был посредником. После ленча Льюис пошел в миссию помогать ухаживать за ранеными, но, как мне
