Она кинулась к нему:
— Что с тобой?
Немцы проехали дальше, и Лансье ответил:
— Ничего… Тебе показалось…
Он мучительно думал, что ему делать, и решил написать некролог Берти. Он давно ничего не писал, кроме писем, и вначале затея показалась ему мучительной; но потом он увлекся. Он остался доволен особенно концом:
«Для меня это был не только зять и друг, но великий гражданин. Да будет окружена презрением преступница, которая подняла руку на прекрасного человека! Может быть, она мечтала о славе Шарлотты Корде? Но ее лучше сравнить с Медеей, в уста которой Овидий вложил слова: „Я вижу добро, и я делаю зло“. Она видела Францию, маршала, она видела доблестного Жозефа Берти и, подосланная чужестранцами, сделала злое дело».
Лансье прочитал свое произведение Марте.
— Это очень красиво, но кому ты пошлешь? Разве остались родственники?
— Я пошлю в газету.
— Зачем? Лучше не вмешиваться… Они могут на тебя рассердиться…
Лансье закричал:
— Никто не посмеет запретить французу оплакивать другого француза! К тому же это мой зять…
Он отослал некролог в газету. А вечером позвонил доктору Морило: попросил его срочно притти.
Когда доктор хотел его осмотреть, он сказал:
— Я вас позвал за другим. Только я вас умоляю — не смейтесь, это очень серьезно, дело идет о моей жизни. Я написал некролог Берти. Это не мои мысли, но что я мог сделать? Немцы очень держались за него, а Мадо его бросила. У меня вообще шаткое положение, Руа может каждую минуту вытащить Альпера. Мне пришлось это сделать. У вас, наверно, есть знакомства в другом лагере, вы слушаете Лондон, скажите им, что я был вынужден…
Морило противно захохотал:
— Если я слушаю Лондон, то это не значит, что Лондон слушает меня. Кому вы хотите, чтобы я рассказал? Мадо? Но она исчезла с горизонта…
— Вы опять смеетесь!
— Все это нервы… Свежий воздух, моцион.
— Вы слышали радио? Что нового? Как у Сталинграда?
— Попрежнему. Это плохо для немцев. Такие дела или решаются сразу, или решаются совсем не так, как они задуманы…
От утверждения, что немцам будто бы плохо, Лансье стало не по себе. Теперь и я с ними связан. А Морило радуется, ему лишь бы помучить человека. Лансье схватил «Пари суар» и визгливо закричал:
— Вздор! Сталинград взят, можете прочитать. Я не понимаю, зачем вы слушаете всякие глупости?
— Тише, дорогой!.. Написали, покричали. А все это вегетативная система…
11
Где только не приходилось ему ночевать! Люк, смеясь, говорил: «Жаль, что нет в сопротивлении Бальзака — сто готовых романов…» Сегодня он оказался у набивальщика чучел. Отовсюду на него глядели яркие любопытные глаза, барс щурился, готовясь к прыжку, медвежонок простодушно удивлялся, совы философствовали, а шпиц, любимец госпожи Дюфи (заказала чучело и не взяла из-за событий), охранял Люка, ибо должен был кого-нибудь охранять.
Когда Мадо пришла, ей стало не по себе. Люк улыбнулся:
— Не бойся, Франс, они не кусаются. Вот если набить чучело гестаповца, это действительно страшно…
Как другие, Люк теперь называл Мадо Франс. Да и она забыла, что Люк когда-то был инженером Лежаном. Скоро год, как она работает в группе Люка. Убийство Берти — один из эпизодов длинной кампании: нужно дезорганизовать военное производство. Среди шестнадцати казненных по доносу Берти было пять товарищей, работавших с Люком. Пришлось на несколько недель все приостановить. Но теперь затишье кончилось. Жюль и Нико хорошие ребята. И главное — нет Берти.
— Ты видала газеты? Они прочитали нашу листовку. Кончились разговоры о ревности. Впечатление огромное — чувствуют, что мы — сила. Тебе, Франс, нужно уехать. Хозяйка гостиницы тебя видала. Они поставят всех на ноги. Завтра Жак тебя отправит.
— Куда?
— В ту зону. Может быть, увидишь Жозет или Поля.
Ей стало грустно: кончается Париж. Вся ее жизнь связана с этим городом: детство, Сергей, одиночество, подполье… Но теперь она умела владеть собой, и Люк ничего не заметил.
— Как там?
Он понял по интонации, что значит «там».
— Держатся. Разве это не поразительно? Ты только представь себе — цвет германской армии, итальянцы, румыны, наверно, четверть миллиона, не меньше, все заводы Европы… И на крохотном клочке земли — советские… Вот это запомнится навсегда. Не огромная Россия, а маленькая полоска земли… Два месяца! Немцы вчера передавали по радио: «Ужасающий танец смерти». Дотанцовались… Сегодня я на улице слышал, два француза, не рабочие, чиновники, может быть, рантье, поздоровались и один сразу говорит: «Сталинград-то держится…» Чтобы до таких дошло! Весь мир смотрит… Анна говорит, что немцев не узнать. Скоро будут большие перемены, это чувствуется…
Настоящая дружба связала за год Мадо и Лежана. Эта дружба могла показаться непонятной людям, видевшим в Лежане сухого догматика, для которого в жизни есть только два цвета — красный и черный, два слова — «да» и «нет». А Лежан знал все слова, все оттенки, только он жил в эпоху, когда приходилось жить одним, ведь война началась задолго до войны, и чем крупнее был человек, тем настоятельнее была в нем потребность внутреннего самоограничения. Может быть, потому, что он знал Франс, когда она еще была своенравной девочкой, выросшей в оранжерее «Корбей», он понимал ее с полуслова. Все товарищи ее ценили — хорошая, толковая, смелая. Люк знал и другое: нелегко ей это далось, жизнь ее как-то сразу истоптала, она сохранила только достоинство, уже отрешенное и от личной жизни, и от надежд на позднее счастье. После доноса Берти, суда и казни шестнадцати встал вопрос о наказании «немецкого прихвостня» (так говорили товарищи). Люк добавлял: «Его важно устранить и потому, что он не прихвостень, а вдохновитель». Франс вызвалась убить Берти. Люк, оставшись с нею наедине, начал отговаривать: «Не нужно. У нас есть боевые парни, они сделают». Может быть, он опасался, что Франс не сумеет уйти, может быть, его останавливало другое: все же Мадо была его женой… Но она настаивала: «Зачем другим рисковать? Мне это легче сделать. И я хочу это сделать. У него была секретарша Ивонн, наивная девчонка с кудряшками, брала у меня модные журналы, мечтала познакомиться с Габеном или с другим киноактером. Он и ее припутал… Я тебя уверяю, Люк, что я это сделаю. Это мое право…»
Скоро они расстанутся. Люк будет ночевать здесь. А Франс уйдет к Ваше, там ее завтра найдет Жак. Потом — юг… Сейчас им грустно. Что может крепче связать людей, чем такой год?
— Ты думаешь, после войны все будет иначе? — спрашивает Франс. Ей хочется заглянуть в будущее, понять, увидят ли другие счастье. Миле расстреляли. Робер никогда не забудет свою любовь. Но молодые, совсем молодые — сын Люка Поль?.. Нет, Поль уже в подполье… Дочка Люка Мими, ей сейчас девять лет…
Лежан долго молчит, курит. Блестят глаза филинов, рысей и готовится прыгнуть на обидчика верный шпиц.
— Во вторник у меня была встреча с одним из «AS». Инженер, до войны был в «Боевых крестах». Я с
