Вы правдивы и храбры. Я думаю, что со временем вы будете больше похожи на мужчину. Я буду рада услышать об этом. Если дело пойдет худо, все погибнет, как мы этого опасаемся, помните, что у вас есть друг. После вашей смерти, когда я стану старухой, я буду рассказывать моим внукам о Давиде Бальфуре, и слезы будут катиться по моим щекам. Я расскажу им, как мы расстались, и что я сказала, и что я сделала. Господь храни вас и направляй, об этом молит ваш маленький друг, так сказала я, а вот что я сделала…
Она взяла мою руку и поцеловала ее. Это так меня поразило, что я вскрикнул, точно меня ударили. Она покраснела, взглянула на меня и наклонила голову.
— Да, мистер Давид, — сказала она, — вот что я думаю о вас. Я вам отдала свою душу вместе с этим поцелуем.
Я прочел на ее лице воодушевление, но это было рыцарское чувство отважного ребенка, и ничего больше. Она поцеловала мне руку, как поцеловала бы ее принцу Чарли, с тем возвышенным чувством, какого не знают заурядные люди. Никогда я так отчетливо не сознавал, что влюблен в нее, и никогда не видел так ясно, как много мне еше нужно достичь, чтобы она полюбила меня такою же любовью. Однако я должен был сознаться, что немного поднялся в ее глазах и что сердце ее билось в лад с моим.
После той чести, которую она оказала мне, я не мог ограничиться выражением банальной любезности. Мне даже трудно было говорить; ее голос чуть не вызвал слезы на мои глаза.
— Благодарю вас за вашу доброту, дорогая, — сказал я. — До свидания, маленький друг. — Я назвал ее именем, которое она сама дала себе. Затем я поклонился и ушел.
Дорога моя лежала вниз по долине Лейс-Ривера, по направлению к Стокбриджу и Сильвермилльсу.
Тропинка шла по краю долины, посредине которой волновался и шумел поток. Солнечные лучи падали с запада среди длинных теней и при поворотах долины освещали все новые картины, создавая как бы новый мир в каждом уголке ее. Воспоминание о Катрионе и надежда увидеть Алана точно придавали мне крылья. К тому же мне бесконечно нравились и место, и час, и говор воды. Я замедлял шаги и беспрестанно оглядывался. Вот почему, а также благодаря провидению, я заметил неподалеку от себя в кустах рыжую голову.
В моем сердце вспыхнула злоба. Я повернулся и быстро пошел обратно. Тропинка проходила мимо кустов, где я видел голову. Минуя эту засаду, я приготовился встретить и отразить нападение, но ничего подобного не случилось, и я беспрепятственно пошел дальше. От этого страх мой только увеличился. Было еще светло, но место казалось чрезвычайно пустынным. Если мои преследователи упустили такой удобный случай поймать меня, то я мог предположить, что им надо было большего, чем Давид Бальфур. Ответственность за жизнь Алана и Джемса лежала у меня на душе тяжелым бременем. Катриона все еше прогуливалась в саду.
— Катриона, — сказал я, — я снова вернулся к вам.
— С изменившимся лицом, — прибавила она.
— Я отвечаю за две человеческие жизни, кроме своей собственной, — сказал я. — Было бы грешно и стыдно пренебрегать осторожностью. Я не знал, хорошо ли я делаю, что пришел сюда. Мне было бы очень жаль, если бы из-за этого мы попали в беду.
— Есть человек, которому было бы еще более жаль и которому очень не нравятся ваши слова! — воскликнула она. — Что же я сделала, чтобы дать вам право так говорить?
— Вы не одни, — отвечал я. — С тех пор как я ушел от вас, за мной следили, и я могу назвать своего преследователя: это Нэйль, сын Дункана, слуга вашего отца.
— Вы, вероятно, ошиблись, — сказала она, побледнев. — Нэйль в Эдинбурге по поручению отца.
— Этого я и боюсь, — ответил я, — то есть последнего. Что же касается его пребывания в Эдинбурге, то, мне кажется, я могу доказать вам обратное. Вероятно, у вас есть какой-нибудь сигнал на случай необходимости, по которому он придет вам на помощь, если только находится поблизости.
— Откуда вы это знаете? — спросила она.
— При помощи магического талисмана, данного мне богом при рождении и называемого здравым смыслом, — отвечал я. — Подайте, пожалуйста, ваш сигнал, и я покажу вам рыжую голову Нэйля.
Не сомневаюсь, чго я говорил резко и с горечью: на душе у меня было тяжело. Я осуждал и себя самого, и девушку и ненавидел обоих: ее — за подлую семью, из которой она происходила; себя — за то, что бездумно засунул голову в такое осиное гнездо.
Катриона приставила пальцы ко рту и свистнула. Свист ее был чрезвычайно чистый, отчетливый и сильный, как у мужчины. Некоторое время мы стояли неподвижно. Я уже собирался просить ее повторить, когда услышал, что кто-то пробирается в чаще снизу. Я с улыбкой протянул руку в этом направлении, и вскоре Нэйль прыгнул в сад. Глаза его горели, а в руках он держал обнаженный «черный нож», как говорят в Гайлэнде, но, увидев меня рядом со своей госпожой, остановился, точно пораженный ударом.
— Он пришел на ваш зов, — сказал я, — можете судить, как близко он был от Эдинбурга и какого рода поручение ему дал ваш отец. Спросите его самого. Если благодаря вашему плану я сам должен лишиться жизни или лишиться тех, кто от меня зависит, то лучше предоставьте мне идти на опасность с открытыми глазами.
Она взволнованно заговорила с ним по-гэльски.
Вспомнив изысканную вежливость Алана в подобных случаях, мне захотелось горько рассмеяться. Теперь именно, видя мои подозрения, ей следовало бы придерживаться английского языка.
Она обращалась к нему с вопросами раза два или три, и я мог заметить, что Нэйль, несмотря на свое раболепие, казался очень рассерженным.
Затем она обратилась ко мне.
— Он клянется, что вам ничего не грозит, — сказала она.
— Катриона, — возразил я, — верите ли вы ему сами?
Она заломила руки.
— Разве я могу знать? — воскликнула она.
— Но я должен найти способ узнать это, — сказал я я не могу больше бродить в потемках, когда должен заботиться о двух человеческих жизнях! Катриона, попытайтесь стать на мое место! Клянусь богом, что я всеми силами стараюсь стать на ваше. Между нами никогда не должно было произойти такого разговора, нет, никогда! Сердце мое надрывается из-за этого. Попробуйте задержать вашего слугу до двух часов ночи, больше ничего не надо. Попытайтесь добиться этого от него.
Они опять заговорили по-гэльски.
— Он говорит, что получил поручение от Джемса Мора, моего отца, — сказала она. Она стала еще бледнее, и голос ее при этих словах задрожал.
— Теперь все достаточно ясно! — заметил я. — Да простит бог нечестивых!
Она не произнесла ни слова, но продолжала смотреть на меня, и лицо ее было все так же бледно.
— Прекрасное это дело! — продолжал я. — Значит, я должен погибнуть, и те двое вместе со мной.
— О, что мне делать? — воскликнула она. — Разве я могу противиться приказанию моего отца, когда он в тюрьме и жизнь его в опасности!
— Может быть, мы ошибаемся, — сказал я. — Не лжет ли Нэйль? У него, может, и не было прямых приказаний. Все, вероятно, устроил Симон, и ваш отец ничего об этом не знает.
Она расплакалась, и совесть стала сильно упрекать меня, так как девушка была действительно в ужасном положении.
— Ну, — сказал я, — задержите его хоть на час. Я тогда рискну и благословлю вас.
Она протянула мне руку.
— Я так нуждаюсь в добром слове, — рыдала она.
— Так на целый час, не правда ли? — проговорил я, держа ее руку в своей. — Три жизни зависят от этого, дорогая!
— На целый час! — воскликнула она и стала громко молиться богу, чтобы он простил ее.
Я решил, что мне здесь нечего оставаться, и побежал.
