сберечь. Они все потеряли.
Они. Не народ. Один военнопленный лейтенант, тупой немец с квадратной головой и стеклянными глазами, сказал мне: «Во Франции тепло. Мы там хорошо питались. Но я себя чувствовал плохо. Конечно, нападения на немецких солдат не носят массового характера. Но когда видишь глаза французов, становится не по себе. У них очень злые глаза…»
«К оружию, граждане!» — этот припев «Марсельезы» повторяли французы из поколения в поколение. Теперь они узнали, что значит отдать оружие врагу. Они ждали помощи. Они лихорадочно глядели на побережье. Им мерещились корабли. Они не ждали свободы, как подарка. Они ждали оружия. Но корабли не пришли. И Франция кидается на врага, безоружная, но грозная, вечная Франция, мать свободы.
Может быть, маршал Петэн летом 1940 года и мечтал сохранить какой-то «нейтралитет», откупиться, выждать, пересидеть события. «С волками жить — по-волчьи выть». Теперь громче других раздается сиплый, простуженный вой старого онемеченного маршала. У него не больше независимости, чем у Павелича или Квислинга. Верден забыт. Осталось Виши.
В борьбе против немцев и немецких наместников наконец-то объединилась Франция. Солдатам, дрогнувшим перед лицом неприятеля, дается высокое права искупить свою вину на поле брани. Два года молчали люди, олицетворявшие Третью республику: председатель сената Жанненэ и председатель палаты Эррно. Они не приложили своей руки к позорному делу продажи Франции с торгов. Но они и не протестовали. Быть может, и в их сердцах тлела надежда: кого-то спасти, переждать. И вот теперь, когда вся Франция кипит, Эррно и Жанненэ выступили с мужественными словами: «Невозможно, чтобы свобода умерла в той стране, где она родилась…».
Петэн и Лаваль, выполняя приказ Гитлера, начали истреблять евреев. В стране «Декларации прав человека и гражданина» разыгрались страшные сцены. У матерей отбирали детей и говорили: «Вы их больше не увидите». Убегая от палачей, люди кидались в воду, кончали с собой. Совесть Франции возмутилась. Епископ Тулузы с амвона осудил презренного маршала. Священники требуют, чтобы в церквах воскресло «право убежища». Может быть, богомольный маршал, отправившись к обедне, увидит в церкви затравленных женщин и детей, которых охраняет священник?..
Лаваль обязался поставить немцам французских рабочих. Орудия Сталинграда откликнулись в Оверни, в Провансе. У немцев нет больше рабочих рук. Лаваль стал вербовщиком, первым прорабом Германии. Он долго уговаривал французов, долго и безуспешно. На площади Сен-Этьена старый токарь воскликнул: «Лучше пусть у меня отсохнут руки! На бошей я стану работать». Напрасно Лаваль и его немецкие партнеры шантажировали: солидарность, человеколюбие — немцы отпустят умирающих военнопленных, получив трудоспособных рабов. Лаваль говорил француженкам: «Вы хотите обнять вашего сына, который томится в плену? Пошлите взамен другого». Но матери ответили: «Мы не хотим выкупа, мы хотим расплаты».
Франция готова тронуться, как река весной. Вот в Ренне разрушены станки на военном заводе. Вот в Бордо взрыв: ручные гранаты впились в скопище немцев. Вот в мнимо-свободном Гренобле уничтожена плавильная печь. Вот в Шербурге забастовали рабочие. Вот в Мулене повреждены немецкие радиоустановки. Вот в Аржантей горят немецкие склады. Вот в Като летит с откоса немецкий эшелон. Вот в Бурже взлетают в воздух склады боеприпасов. Франция, как солдат, оправившийся от тяжелой контузии, снова вступает в бой.
Отсутствие Франции ощущается всеми народами как зияние, как ущерб, как большое общечеловеческое горе. Отсутствие доблестной французской армии облегчило немцам их задачи. Отсутствие Французской республики с ее благородными традициями отразилось на климате Европы. Что позволило Франции вступить в ряды сражающихся наций? Сопротивление России. Оно разжало уста и законникам-парламентариям и епископам. Оно подняло французский народ.
Французы не хотят сидеть у моря и ждать погоды, не для этого они осуществили четыре революции. Их тщетно уговаривают ждать. Напрасно им говорят, что на берегу Ламанша немцы, что между Кале и Дувром пролив, что в Вашингтоне сидит посол маршала Петэна, мосье Анри. Французы слишком долго думали, что ждать — это значит победить. За эту лжемудрость они заплатили рабством, разорением, муками пленных, голодной смертью детей, расстрелянными заложниками. Теперь французы говорят: ждать — это значит погибнуть. С кораблями или без кораблей, с союзниками или без союзников, но Франция не может дольше ждать: бьет двенадцатый час.
Сегодня, 20 сентября 1942 года, исполняется стопятидесятая годовщина битвы при Вальми. Эту битву выиграла французская революция. Эту битву выиграла молодая Французская республика. Это была победа над немцами: победа Франции, и победа свободы. Французский народ решил ознаменовать в этом году годовщину победы. Слово «Вальми» подымает душу, зовет в бой. Все знают эпопею буквы «В». Французы говорят: «В — как Вальми. В — как Верден». Бывший защитник Вердена, маршал, продавший свою шпагу, молчит. Что ему ответить? Неужто сказать: «В — как Виши?»
Сегодня получена короткая радиограмма из Парижа. Командующий немецкими оккупационными войсками во Франции палач фон Штюльпнагель по случаю годовщины Вальми расстрелял сто шестнадцать французских заложников.
Сто шестнадцать…
Кровью французских патриотов немецкий генерал думает погасить пожар. Но кровь мучеников разжигает огонь: это кровь, а не вода. История идет ко второму Вальми. Французская республика идет в бой против немцев и против предателей из Кобленца. Идет она со священными словами: «Свобода или смерть!»
Мы протягиваем через проклятую Германию руку французскому народу. Он много страдал, он искупил свою испольную вину, он достоин любви и уважения. Оружие защитников Сталинграда салютует над могилой ста шестнадцати. Мы говорим вам, французские друзья, в дыму и в горечи боя: «Мужайтесь! Им не убить Франции. Им не убить свободы».
Ответ Франции
Мир слышал голоса Франции: немцы зажали ей рот. Они сожгли французские города. Они вытоптали французские виноградники. Они ограбили французские музеи. Мир спрашивал: что думает Франция? Но у французов не было оружия, а немецкие тюремщики зорко сторожили ворота порабощенной страны.
Сегодня ночью Франция сказала свое слово: взрывы в Тулоне потрясли мир.
Что оставалось у Франции? Только флот. Еще недавно военные корабли были славой и гордостью Франции. Когда настали черные дни позора, эти корабли остались как последнее утешение. Они стояли грозные и бессильные: они тоже были узниками, их стерегли немцы.
Почему немцы, захватив Францию, оставили незанятым один Тулон? Они боялись неподвижных, скованных кораблей: в них жила душа побежденной, но непобедимой Франции. Немцы хотели взять корабли живыми. Обманом они взяли французскую армию. Обманом они надеялись взять и французский флот. Они уговаривали моряков. Они позволили французскому флагу развеваться над Тулоном. Они ждали, что корабли им отдадутся. Но корабли — это была Франция: все, что оставалось от французской земли и от французской свободы.
Немцы напали исподтишка. Ночью они ворвались в Тулон. Бомбардировщики повисли над гаванью, ракетами освещая корабли. Автоматчики взбирались в окна домов. К докам неслись немецкие танки. Боясь защитников кораблей, немцы сразу начали бомбить береговые батареи. Тогда раздался оглушительный взрыв: команда линкора «Страсбург» первая взорвала корабль, лучший корабль французского флота.
Страсбург — это имя говорит о горе и гордости Франции. Полтораста лет тому назад в Страсбурге юный офицер республиканской армии написал бессмертную «Марсельезу». Теперь Страсбург «присоединен» к Германии. Город бесстрашного Клебера стал германским острогом. Сегодня ночью немцы захотели завладеть и другим «Страсбургом»— кораблем. На мостике стоял командир, он погиб вместе с кораблем. Это было сигналом. Один за другим опускались в черные воды ночи линкоры, крейсеры,
