Сорок километров по снежной степи за день — вот наше наступление. Безлюдные пространства оживлены, как проспекты столицы. Ночь напролет крестьянки борются с заносами. Несутся вперед лыжники. Ворчат танки. Базы далеко позади. Трудно догнать дивизию, отвечают: «На марше». Карандаши штабистов едва поспевают за неуклюжими валенками пехоты. Всеми овладело священное нетерпение.
Солдат не инженер, не техник. Солдат — это и техник, и художник; он прежде всего человек. Он знает, это значит душа. В наш век бетона трудно снарядами подавить огневые точки. Сердце воина может быть и неприступным дотом в открытом поле, и жалкой хибаркой в доте. Мы видим, что стало с психикой фрицев. А Красная Армия уверовала в близкую победу. Наступление стало необходимым, как воздух, как вода.
Возле Юдина наши части прорвали оборону врага. Пехотинцы шли вперед. Немецкие минометчики слева и справа открыли огонь. Но наступавшие шли вперед, как будто немцы стреляли не по ним. И это так подействовало на немецких минометчиков, что они подняли руки.
Я разговаривал с молодым командиром батальона, двадцатилетним капитаном Тищенко. Он рассказал мне о силе уверенности. В Касторном Тищенко оказался один среди семидесяти фрицев. Тищенко не растерялся, он подошел к фрицу и сказал: «Молодец, что сдаешься…» И семьдесят фрицев, ошеломленные, подняли руки.
Генерал-лейтенант Пухов мне сказал: «Самое трудное — создать армию». Может быть, для немцев наше наступление показалось чудом. Оно не было чудом для нашего Верховного Главнокомандующего, для наших генералов и офицеров, которые в самые горькие дни минувшего лета создавали армию, способную наступать и побеждать. Повсюду слышишь одно крылатое слово: «Научились». Русский народ никогда не считал зазорным фартук подмастерья, школьную парту, учение. Нам не дали фору: мы обгоняем в пути. Вероятно, немецкий генерал Шнайдер, которому Гитлер приказал держать Курск, изумился бы, увидав тридцатишестилетнего генерала Черняховского. Танкист Черняховский продвигался в познании, как танк — пренебрегая препятствиями.
Прочтите короткие описания боев за тот или другой город. Можно усомниться в географии: наши части берут города с запада, или с юга, или с севера, но не с востока. Они идут по тылам противника. Немцы напрасно лопочут о «линии оборонительного фронта», — их фронт прорван нашими частями. Доезжаешь до последнего пункта, указанного в сводке Совинформбюро, и узнаешь, что лыжники или пехота уже прорвалась на пятьдесят километров вперед.
Мы всегда брали смелостью. Мы берем теперь и смекалкой. Капитан Тищенко с горсткой бойцов, зная, что немцы подслушивают его приказы, кричал: «Полк соседа налево! Два батальона на правый фланг!» И немцы побежали. Немцы укрепили Фатеж. Тогда лейтенант Барзенов переоделся в вольную одежду и с документом старосты пробрался в город. Он изучил систему немецкой обороны, связался с партизанами. Фатеж был взят без лишних жертв. На другом участке фронта немцы в течение года строили оборону. Они занимали левый высокий берег реки: отвесная обледеневшая стена. Наши бойцы смастерили тридцать лестниц и взобрались на левый берег. Наступление живет не только на картах, не только на территории, — оно живет и в сердце каждого бойца.
У Волова наш танк окружили немцы. Они вывели из строя троих танкистов, четвертый, старший сержант Котлярев, отбил немцев ручными гранатами. Он уложил сотню фрицев. Раненый, он не пошел в госпиталь, ворчал: «Сейчас не до того», — он ведь наступал. В тот же день он был вторично ранен. Может быть, накануне Котлярев, проходя через село Мишино, видел русскую женщину — Глазкову, ребенка которой немцы бросили в колодец? Есть огонь, который не залить водой: он ищет другой влаги — крови.
Четыреста немцев пытались совладать с пулеметчиком Хаджи Бабаевым. Он не дрогнул: бил немцев. Но вот вышли патроны. Бабаев с винтовкой стал пробивать себе путь; он бил немцев штыком и прикладом. Немецкая пуля его тяжело ранила. Бабаев все же дополз до дома и оттуда продолжал стрелять. Немцы не сумели его взять. Они подожгли дом. Умирая, Хаджи Бабаев видел много немецких трупов.
В темной избе я встретил раненого бойца Неймарка У него была седая щетина и добрые глаза немолодого человека. До войны он был бухгалтером в Чернигове. Теперь он занят одним: убивает немцев. Наверно, два года тому назад он не решился бы убить и цыпленка. Он мне оказал: «Прежде, когда приключалась беда, у нас острили: „еврейское счастье“. А вот у меня действительно еврейское счастье — осколок мины оторвал три пальца на правой руке, но два остались, и остались те, что нужны, — могу продолжать». Раненный, он думал об одном: о наступлении.
Старшина Корявцев прошел в тыл к немцам. Он попал в ледяную воду, мокрый дрался с немцами. Командир приказал: «Иди к нашим — простынешь». Корявцев ответил: «мне и не холодно — меня ярость обогревает» Вот что значит наше наступление — гнев народа. Двадцать месяцев нестерпимой тоски, великая ярость России.
Ночью из штаба дивизии передают в батальоны, в роты магические слова: «В последний час». Тогда каждый боец слышит шаги миллионов. Украинцы повторяют «Оце тоби проклятий нимець за мий Киев». Радостно улыбаются кубанцы, и белорусс шепчет: «Теперь уж скоро…»
Бои на запад от Курска и в Орловской области носят ожесточенный характер. Немцы подбрасывают резервные части. Я видел пленных из новых егерских батальонов, сформированных осенью в Восточной Пруссии. Их привезли на транспортных самолетах. Фрицы из 40-го отдельного полка напоминают фрицев первых дней войны. Эти еще не знают, что такое Россия. Они отчаянно контратакуют. Взятые в плен, они кусаются, царапаются. Смешно было бы говорить о разложении германской армии. Наша уверенность в победе построена не на просветлении немецких олухов, но на мощи Красной Армии, Немец огрызается. Конечно, это не тот оскал: зубы зверя поредели. Но у него есть еще зубы.
Далеко впереди наши части. Вот уже много недель они живут за счет трофеев: в Касторном, в Щиграх, в Курске, в Золотухине, в Фатеже немцы оставили огромные склады. Здесь и наша мука, и французские сардины, и голландский сыр, и повидло из Киева, и сигареты из Сербии. Боец закусывает литовской полендвицей, а запивает сухарь бургундским вином… Сербы, французы, греки могут вздохнуть свободней: — они теперь начинают кормить не своих тюремщиков, но своих освободителей.
Война — наука. Мы сдали экзамен. Мы не зарекаемся: мы будем и впредь учиться. Но теперь мы можем сказать: на наших победах будут учиться народы. Война не только наука, — это искусство, вдохновение. Помимо образования, требуется талант. Наступление еще раз показало, до чего талантлив наш народ. Разве десять лет тому назад наша молодежь думала о плане Шлиффена, о танках, о клещах? Мы жили другим. Но воевать — так воевать! И народ Пушкина, Мусоргского, Менделеева, Павлова, народ Ленина создал плеяду блистательных полководцев. У немцев еще больше порядка, технической выучки, аккуратности. Но куда этим колбасникам и пивоварам до русской фантазии, выдумки, широты ума и сердца! Да, война не только наука, и не только искусство, — война нечто большее. Это очень трудное, горькое, страшное дело, но оно глубоко человечно. Победа зависит от сердца. Мы говорили это в дни наших поражений — мы знали, что победы впереди. Мы говорим это и теперь. Мы наступаем, потому что с нами человечность, правда, мудрость седоволосой истории и доброта той белокурой девочки, которая машет сейчас ручонкой красной звезде, повторяя: «Наши! Наши!»
Я гляжу сейчас на черное небо. Луна уже спряталась. Слег хрустит. По снегу идут и идут полки. А в небе большая мохнатая звезда. Я думаю о другой звезде. Ее не видно. Она на ушанках. Она светит миру: наша гордость, наша армия, наша звезда.
Россия
О патриотизме
Нелегко вырастить плодовое дерево: много оно требует труда и забот. А чертополох невзыскателен.
