Мелкий снег едва припорошил степь. Всюду торчали сухие стебельки трав. Овцы разгребали снег и паслись на степной полынке. Она до весны не теряет своих питательных свойств. Отара медленно брела по степи.
Стайка чёрных жаворонков перепархивала у ног овец. Птицы находили какие-то семена там, где снег был сбит копытцами. Эти птички, собратья обыкновенных жаворонков, выводятся в Центральном Казахстане, а часть их осенью улетает на зиму далеко на север, навстречу перелётным птицам. Некоторые стайки их зимуют даже под Новосибирском. Чёрными точками они усеивают заросли степной полыни, и кажется, что это сидит стайка скворцов.
Но сегодня с полудня чёрные жаворонки вдруг с беспокойным писком заметались над отарой. Они то садились, то взлетали, и всё поведение этих птичек говорило о сильнейшем волнении.
– Гони овец ночевать в кошару! – крикнул старик чабан помощникам.
– Почему, ата? Ещё до вечера далеко! – удивился один из молодых чабанов.
– Буран идёт: видишь, птицы боятся! – ответил старик. – Айда, заворачивай овец!
Овец погнали. А небо стало быстро заволакиваться тучами. Они всё ниже спускались над степью. Начался ветер. Едва овцы вошли в ворота кошары, как повалил снег и начался сильнейший буран. Задержись овцы в степи – и не миновать бы большой беды. Чёрные жаворонки вовремя предупредили о буране. А сами зарылись в снег и будут ждать, когда кончится ненастье.
Множество гнёзд чаек-хохотуний находилось на небольшом песчаном острове огромного озера Тенгиз. Истерического крика, шума и драк было достаточно с утра до вечера по любому поводу. Но были и мирные сцены. Вот из соседнего гнезда косолапо приплёлся трёхдневный пуховый птенец к солидной старой чайке. Она сидела в своём гнезде и грела яйца. С минуты на минуту из них могли вылупиться её птенцы. Но пришелец бесцеремонно полез под чайку. Наседка приподнялась. Птенец влез в гнездо и улёгся среди яиц. Он явно мешал чайке, и она долго усаживалась, меняя позы, пока не заняла нужного ей положения. Но чужого птенца не прогнала.
К гнезду прилетел самец. Чайка вскочила с яиц и подбежала к нему. С закрытым клювом она стала издавать приглушённое «кукование», всё время кивая головой снизу вверх. Самец отвернулся. Но мамаша хлопотливо забежала вперёд и заискивающе кланялась. Так повторилось несколько раз. Наконец самец отрыгнул целую кучу заглотанных им кобылок с таким видом, будто хотел сказать:
«На, только отвяжись!»
Чайка съела подачку и улетела на озеро купаться. А папаша, не торопясь, уселся вместо неё на гнездо высиживать яйца и широко зевнул во весь клюв.
В этот вечер была безветренная ясная погода. На небе не было ни облачка. Вода на озере сверкала от низкого солнца, как огромное масляное пятно. Но барометрическое давление резко упало. Погода должна была измениться.
Вдруг весь чаячий остров пришёл в движение. Чайки дико хохотали, взлетали в воздух, кричали, кружились, садились и взлетали вновь. Мы долго наблюдали за ними. Но никакой враг им не угрожал. Они беспокоились сами по себе, заражая друг друга какой-то таинственной тревогой. Только поздние сумерки угомонили чаек. А ровно через десять часов с севера налетел шторм, нагнал воду и затопил много гнёзд чаек. Их «краткосрочный прогноз» был совершенно точен!
Солнце ещё не поднялось над горизонтом, а восток уже пылает. На берегу степного озера сделалось совсем светло. Где-то далеко едва слышно, печально кричат журавли. На озере, по ту сторону плёса, в зарослях тростника басовито переговариваются гуси. Отчаянно загалдели чайки; огромные скопища их гнёзд ежегодно бывают на одном и том же месте по заломам тростника.
Над водой виднелось на тростнике растрёпанное прошлогоднее гнёздышко камышовки. Это в нём в прошлом году вырос кукушонок. А тут же рядом, но повыше, пара камышовок дружно делала новое гнёздышко.
На берегу озера сидел и курил егерь охотничьего хозяйства. Рядом лежала лодка, опрокинутая вверх мокрым дном. Под кустом в тени сверкал никелем новенький мотоцикл.
Мы поздоровались, как старые знакомые.
– Ящики приезжал проверить. Во многих утки уже начали нестись, – пояснил свой приезд сюда егерь.
Искусственное гнездовье – ящик – виднелось недалеко от берега, возвышаясь над водой на кольях, в кромке тростниковых зарослей.
– Что же это вы, Карп Андреевич, так высоко над водой устроили этот ящик? – спросил я егеря.
Он удивлённо взглянул на меня и скупо пояснил:
– Нынче камышовки высоко над водой гнёзда вьют на тростнике.
– При чём же тут камышовки?
– Значит, разлив большой будет, и вода поднимется высоко. Эти птахи узнают наперёд по каким-то приметам про разлив. Старые их гнёзда почти на полметра ниже нынешних. Прошлогодние ящики для уток на той неделе пришлось переставить повыше, а то вода зальёт яйца.
Это было для меня ещё одним открытием. Но только для меня: в журнале «Семья и школа» уже печатали об этом «прогнозе» камышовок.
Давно это было. На рубеже девятнадцатого и двадцатого века я жил в деревне. Летняя жара в тот год с каждым днём всё больше высушивала землю. Солнце палило немилосердно. Ни ветерка. Даже ночи стояли душные и жаркие. Проедет по селу телега, а пыль после неё долго висит в воздухе.
Забеспокоились мужички. Всё чаще стали поглядывать на небо. Посевы хлебов начали сохнуть.
В те далёкие, глухие времена единственным «спасением» от засухи был крестный ход: зазвонит колокол в селе, соберётся стар и млад, вынесут иконы из церкви, и священник ведёт всех за околицу служить молебен на полях, просить у бога дождя.
А дождя-то всё нет и нет!
В соседних сёлах чуть ли не каждый день служили молебны. А в нашем селе ни одного разу. Ругают про себя сельчане своего попа. Но делать нечего – ждут, пока батюшка сам не позовёт идти крестным ходом.
Мы жили рядом с поповским двором. И, чего греха таить, любили в щёлку подглядывать, что там делается. Кто-то из ребят заметил, что как только утром поп проснётся, выйдет на крыльцо, перекрестится, так скорыми шагами идёт к бане на огород. Заглянет в сенцы и обратно лениво шагает. Однажды утром смотрим – чуть ли не бегом поп от бани бежит и ещё с середины огорода кричит работнице:
– Дарья, беги к звонарю, пускай благовестит: с крестным ходом сейчас пойдём!
Вскоре басовитые удары колокола поплыли над селом. Народ, крестясь, стал собираться на площади перед церковью. Вынесли иконы. Поп повёл всех за село. Крёстный ход начался под раскалённым безоблачным небом в нестерпимую жару.
И странное дело: к вечеру на горизонте показались тёмные облака, а ночью полил дождь. Земля ожила, хлеба повеселели. Авторитет нашего попа возрос необычайно.
На что же по утрам смотрел поп в своей бане? Это не давало нам покоя. Воображение рисовало чудотворную икону в сенях бани с горящей лампадой или ещё что-то таинственное, сверхъестественное. И конечно, мы не в силах были сдержаться. По задам огородов прокрались к поповской бане и с затаённым дыханием заглянули в сени. Там стояла только скамейка для раздевания и больше ничего. На стене висело короткое поленце с длинной неотрубленной веткой...
С тех пор прошло много десятилетий.
И вот я сижу на кордоне Алма-атинского заповедника в горах Заилийского Алатау. Жара нестерпимая, а надо ехать верхом на следующий кордон. Страшно выйти из прохладных сеней на невыносимую жару. Корова лесника лежит в тени, лениво пережёвывая жвачку. Куры с раскрытыми клювами подпрыгивают около неё и склёвывают оводов. Кругом в ельниках полуденная тишина. Даже не слышно крикливых кедровок. Птицы тоже пережидают жару.
– Ну что же, сиди не сиди, а ехать надо! – сказал я, вздохнув.
– Что-то уж очень жарит сегодня! Обождите-ка, я сейчас! – ответил хозяин и пошёл под навес...
