По сути, он хотел знать, как она здесь очутилась. Почему-то вопрос слегка её раздосадовал.
Элиза приехала вчера вечером, грязная и вымотанная, с единственной мыслью – уложить Жан-Жака, потом рухнуть самой и проспать несколько десятилетий. Вместо этого она полночи предавалась страсти с Бон-Боном и, тем не менее, чувствовала себя гораздо более отдохнувшей, чем, если бы проспала всё это время мёртвым сном. А может, то, что она до вчерашнего вечера считала усталостью, было чем-то совсем другим.
Ему достало учтивости не спрашивать, что происходит. Он благородно и даже с юмором воспринял появление Элизы и её домочадцев у своих ворот. Это пришлось ей по душе, как и то, что произошло позже. Однако теперь, когда солнце встало, а любовный голод был утолён, наступило время тягостных объяснений. Некоторые части мозга предстояло разбудить, а Элизе это не улыбалось. Она смотрела на мёртвый парк, скользя взглядом по извивам партеров, и старалась побороть раздражение.
– В письме вы упомянули, что собираетесь посетить Лион, – напомнил Россиньоль. – Это было шесть недель назад.
– Да, – сказала Элиза. – Дорога в Лион заняла десять дней.
– Десять дней?! Вы шли пешком?
– Одна я добралась бы скорее, но со мной был пятимесячный младенец. Караван состоял из двух карет, грузовой телеги, а также конных сопровождающих, которых одолжили мне лейтенант Бар и маркиз д'Озуар.
Россиньоль поморщился.
– Громоздко.
– Труднее всего, как ты знаешь, первые двадцать миль.
– Дюнкерк практически не сообщается с остальной Францией, – признал Россиньоль.
– Ты бывал в Лионе?
– Проездом по пути в Марсель.
– И он показался тебе унылым и скучным в сравнении с Парижем?
– Мадемуазель, он показался мне унылым и скучным даже в сравнении с Гаагой!
Элиза не рассмеялась над остротой, только на мгновение отвернулась от окна и взглянула на Россиньоля. Он сидел, опершись спиной о гору подушек, голый по пояс на пронизывающем сквозняке. Этот человек жёг пищу, как кокс, не толстея, и, похоже, никогда не мёрз.
– Просто у тебя нет вкуса к коммерции. Я нашла Лион в высшей степени занимательным.
– Ах да. Знаю. Великий перекрёсток дорог, где средиземноморский торговый путь встречается с северным. Звучит и впрямь занимательно. А приедешь и видишь одни склады, шёлковые мануфактуры и пустыри.
– Конечно, Лион скучен, если смотреть на него такими глазами, – сказала Элиза, – Интересно принимать участие в том, что творится в этих скучных складах.
Взгляд Россиньоля невольно устремился к бумагам, разложенным на туалетном столике. Криптоаналитик уже жалел, что начал разговор, и надеялся, что Элизин рассказ не затянется надолго.
Элиза подошла к столику и смахнула бумаги на пол. Потом встала коленом на кровать и, добравшись до Россиньоля, крепко уселась на него верхом.
– Ты задал вопрос, и у меня есть ответ, который ты выслушаешь, и, более того, когда я закончу, скажешь, что тебе было интересно.
– Я весь внимание, мадемуазель.
– Лион… Наверное, лет двести назад там устраивали большие сельские ярмарки. Как ты знаешь, его основали флорентийцы в надежде разбогатеть на торговле с дикой северной страной – Францией. Ярмарки по-прежнему устраивают четыре раза в год, но ничего сельского в Лионе нет. Скорее он похож на Лейпциг.
– Мне это ничего не говорит.
– Люди стоят во дворах торговых домов и орут друг на друга, покупая и продавая товары, которых реально там нет.
– А склады?..
– Глупенький, товаров нет в
– Теперь я уяснил, что в этом городе кажется дворянину таким непонятным.
– Не подумаешь, что в Лионе заключается больше сделок, чем даже в Париже. С улицы город выглядит вымершим. Здесь можно умереть от одиночества или от голода. Только попав в дома, ты узнаёшь его внутреннюю жизнь. Бон-Бон, все эти люди, приехавшие в Лион торговать, создали за окованными железом дверьми и ставнями микрокосмы оставленных позади Генуи, Антверпена, Брюгге, Женевы, Исфахана, Аугсбурга, Стокгольма, Неаполя или откуда там они родом. Когда ты в таком доме, ты словно в одном из этих городов. Так что думай о Лионе как о столице мировой торговли. Улицы вокруг Меняльной площади – дипломатический квартал, где евреи, армяне, голландцы, англичане, генуэзцы и другие великие торговые нации учредили свои посольства: островки чужой земли в далёком краю.
– И что же вы там делали, мадемуазель?
– Закупала лес для маркиза д'Озуара. Мне требовалась помощь знающих людей. Через неделю ко мне присоединились мои голландские знакомцы, Самуил и Авраам де ла Вега, а также их двоюродный брат. Я написала им из Дюнкерка, зная, что они в Лондоне. Письмо нагнало их в Грейвсенде. Они поменяли планы и направились прямиком в Дюнкерк, куда добрались через пять дней после моего отъезда. По дороге они прихватили в Париже двоюродного брата, некоего Якоба Голда, и, приехав в Лион, обосновались в доме своего знакомого, который торгует воском из Речи Посполитой.
– Теперь я понимаю, почему поездка заняла шесть недель. Десять дней, чтобы доползти до Лиона, неделя, чтобы дождаться всех этих евреев…
– Задержка меня не огорчила. Ровно столько потребовалось мне и моим домашним, чтобы отдохнуть с дороги и обжиться на новом месте. Спасибо маркизу д'Озуару – он написал какому-то своему лионскому протеже, и тот разместил нас у себя. Как только мы устроились, я начала заводить знакомства на Меняльной площади. Я знала, что братья де ла Вега тщательно изучат рынок и найдут лучший лес на лучших условиях. Однако, чтобы их усилия не пропали втуне, следовало договориться о выписке векселей и переводе условленных сумм из королевской казны продавцу. Точно так же надо было решить вопросы доставки, страховки и тому подобного. Так что даже если бы де ла Вега прибыли одновременно со мной, им бы несколько дней нечего было делать. А необходимость кормить Жан-Жака создавала множество нелепейших осложнений.
Напрасно она это сказала: взгляд Россиньоля немедленно переместился с её лица на левую грудь. Вставая с кровати, Элиза завернулась в простыню, но пока боролась с Россиньолем, ткань соскользнула.
– Де ла Вега пригласили меня в восковой амбар, в котором остановились.
Россиньоль фыркнул и закатил глаза.
– До приезда в Лион приглашение бы меня удивило, но место оказалось чудесное. Дом стоит в лугах над Роной в восточной части торговых кварталов. Земли более чем достаточно, и часть её отдали под виноградник. Зимой он не так хорош, как летом, зато погода стояла прекрасная, мы сидели на увитой лозами террасе каменного дома, полного воском, и пили русский чай с литовским мёдом. Дочери воскового магната играли с Жан-Жаком и пели ему колыбельные на идиш. В разговоре с братьями де ла Вега я заметила, что Лион показался мне очень странным.
– Я бы согласился с вашим мнением, мадемуазель, – заметил Россиньоль.
– Мы с тобою находим его странным по разным причинам, Бон-Бон, – возразила Элиза. – Подожди, дай мне объяснить.
– А что твои евреи? Они как думали?
– Думали так же, но держали свои мысли при себе. Моей задачей, Бон-Бон, было их разговорить.
– И поддались ли евреи на вашу игру, мадемуазель? – спросил Россиньоль.
– Ты совершенно несносен! – воскликнула Элиза.
