расхохотались.
– Глядите-ка, девоньки, – подошедшая пенсионерка подняла голову вверх, призывая подруг посмотреть на небо, – опять радуга!
Женщины послушно задрали головы и перешли к новой теме.
– Да, в этом году их много. Прямо как в детстве, – с нотками грусти произнесла вязальщица. – В последние-то годы радуги совсем не стало. Пропала куда-то. Дожди идут, а радуги – нет.
– А откуда же ей взяться? И разве ж это дожди? – поддержала беседу другая пенсионерка. – Сплошная химия. Что на земле, что на небе. Я давеча в Москве была. Слу-у-у-ушайте, чуть мне плохо не стало! А дыму столько, что рукой потрогать можно. Ужас! И как только там люди живут! Это же не город, а сплошная озоновая дыра!
– А мой внучок, наоборот, хочет после армии как раз из Балашихи в столицу перебираться. Говорит, хоть лоточником, хоть на рынок торговать, а только – в Москву. Ну, не дурак ли?
– Молодые – они все в Москву хотят. Там театры, кино. А у нас что?
– Николаевна, ты в каком веке живешь? Какие им сейчас театры? Какое кино? Им ночные клубы подавай да голых стриптизерш. Вот и весь их театр.
– А мой внучек тоже в Москву после службы собирается. Только он учиться поедет. Он у меня в военном оркестре служит. Хочет после армии поступить в музыкальное училище.
– А на чем он играет-то?
– На валторне. Так пишет, что приходится по ночам в сушилке играть, партии разучивать. Пишет, что тяжело очень. Столько нот в голове надо удержать!
– А служит-то он где?
– Где-то в Краснодарщине. Какая-то Стародеревянковская. То ли станица, то ли еще что. Сразу и не выговоришь. Недалеко от какого-то Приморско-Ахтарска. Я про такой и не слыхала.
– Да какая тебе разница? В Краснодаре везде хорошо. Юг. А Приморско-Ахтарск, значит, где-то рядом с морем. Вообще красота. А то моего вон в город определили. Лесосибирск называется. Я как услыхала – мне чуть плохо не стало. То-то он после службы в Москву захотел, на людей посмотреть.
– А где это? – чуть не в один голос спросили подружки.
– Да небольшая и разница-то, – пожала та плечами. – Твой-то в Краснодарском крае служит, а мой – в Красноярском. Одна буква, а разница в тридцать градусов мороза…
И пенсионерки снова дружно рассмеялись.
– О, Тонечка! – соседки завидели Антонину Тимофеевну, возвращавшуюся домой. – Давай к нам, посиди, отдохни. Что ты все с сумками да с сумками. Глянь, вечер-то какой хороший! Прямо как в молодости. Только гармониста не хватает.
– Ага, – весело согласилась Антонина Тимофеевна, – и парней тоже.
– Сейчас наши парни внуками называются, – тихо вздохнула вязальщица.
– О! – поддельно удивилась ее соседка. – А ты, я посмотрю, уже в бабушки намылилась. Не рано?
– Куда ж рано? Придет сын из армии, и через год-другой можно ждать…
– Не та нынче молодежь. Сейчас им не до детей. Им все танцульки да бизнес с политесом. Вон у Тоньки сколько лет уж как вернулся, а внуков-то не спешит заводить. Все от армии откипеть не может. В спецназ подался. Тонь, а твой кем служит?
– А что? – праздно поинтересовалась Антонина Тимофеевна.
– Да по телевизору передали, что где-то в Гренландии самолет американский разбился. Все погибли, только молоденькая стюардесса спаслась. Правда, ей вроде руки поотрывало. Так передали, что туда наши спасатели отправились. Может, и твой там? Он у тебя завсегда был шустрым парнем. И до девок охоч. А что стюардесса без рук, так ничего, лишь бы все остальное на месте было… – И женщины опять расхохотались.
– Да ну вас, – отмахнулась Антонина Тимофеевна, смеясь вместе с подругами, – оговариваете моего Володьку. Да и какой у него спецназ? Наслужился уже досыта. Ему Северного Кавказа вот как хватило. – Она приставила ребро ладони к горлу.
– Так вроде бы форма у него спецназовская, – удивилась вязальщица, – я такую по телевизору сколько раз видела. И не милицейский, не ОМОН, а армейская у него форма.
– Так он эту форму и выдает, – ответила любопытствующим Антонина Тимофеевна и пояснила: – Он когда обратно в армию собрался, я же поначалу против была. Мало, думаю, на этом своем Кавказе не навоевался? Опять в какое-нибудь пекло попрешься? Какой матери это надо?
– Ой, никому это не надо, – горестно вздохнула одна из подруг, – ни матерям, ни отцам, ни невестам…
– Ну, и что он? Послушал? – поинтересовалась вязальщица.
– Еще бы! – гордо ответила Антонина Тимофеевна. – Я, мама, говорит, настрелялся. Хватит. Я на тихую должность хочу. Предлагают, мол, мне каптерщиком: хабэ выдавать, белье постельное, сезонную одежду хранить, амуницию и все такое прочее. Платят там неплохо, работа непыльная, чего не пойти? Каптерщик, говорит, он и в спецназе каптерщик.
– Это верно, – согласилась одна из подруг, – за армию сейчас взялись. И зарплаты повысили, и квартиры дают. Я своему говорю: ты после армии в музыкальное училище хочешь поступать? Так поступай в военное. Какая тебе разница, где в свою дудку дудеть? И жить будешь не на стипендию, а на всем готовом – обут, одет, досмотрен. Ни в какую. Скоро он в отпуск должен приехать. Тонь, может, свести его с твоим Вовкой? Он для него авторитет. Может, научит уму-разуму, а?
– Можно попробовать, – согласно кивнула Антонина Тимофеевна, – не поступит по музыке, можно его тоже в каптерщики определить. Будет там тренироваться, в каптерке, а по утрам солдатикам подъем трубить, – сказала, и снова над беседкой повис колокольчатый смех.
– Ладно, девочки, – Антонина Тимофеевна поднялась с деревянной скамейки, – гармоники у вас нету, парней – тоже, скучно с вами. Пойду я, пожалуй.
– Да посиди ты, – стали уговаривать ее подруги, – посмотри, вечер какой! И без гармошки хорош. Сейчас соловьи заливаться начнут. Чем тебе не музыка?
– Нет, девочки. Надо ужин готовить, – отнекивалась Антонина Тимофеевна, – Володя сегодня должен приехать. У него должен быть выходной. Хочу побаловать его домашними блюдами. Пусть отъестся после армейских-то харчей.
И она направилась к скрипучей двери подъезда.
Глава 16
– Ну, что, бойцы? Какие будут предложения? – спросил Коноваленко у собравшихся в палатке подчиненных. – Есть какие-нибудь мысли? Предложения?
Ни того, ни другого у подчиненных не было.
– Поесть бы, – тихо пробормотал Локис и глянул на командира.
– И это тоже надо, – кивнул головой Коноваленко. – Но времени мы терять не будем. Не имеем права, – добавил он. – Пассажирам с разбившегося самолета наверняка гораздо хуже, чем нам.
Вообще-то, в палатке было очень даже уютно. Пока Локис ползал на утес, а Карпушенко налаживал связь, командир и Кондратьев живо поставили палатку. Она защищала не только от ветра и снега, но и от мороза, поскольку была утепленной. А когда еще сожгли несколько таблеток сухого спирта, то температура внутри сразу стала вполне сносной.
– Ну, вот что, – озабоченно произнес командир, просмотрев безрадостную метеосводку, которую ему успел передать связист, – действовать будем так. – С этими словами он достал из одного из пакетов моток прочной бечевки и стал ее разматывать. – Кондратьев, – он протянул бывшему стриптизеру конец бечевки, – Локис и я связываемся бечевкой. Давай, – приказал он Кондратьеву, и Александр послушно закрепил ее на себе прочным узлом. – В мотке – полтора километра. На каждого выходит по пятьсот метров. – Он отрезал размотанный кусок и подал второй конец Кондратьеву. – Закрепишь к аэросаням, – сказал Олег Петрович, подавая следующий конец Локису, тот послушно обвязался. – Идем в три стороны. Сначала прямо, на все пятьсот метров, а потом обследуем окрестности. Расходимся строго в правую сторону. На все про все – сорок минут, поэтому передвигаемся бегом. Идем налегке. С собой взять только оружие и боекомплект. Ясно?
– Так точно, – отозвались Локис и Кондратьев, поспешно снимая с себя все лишнее.
