— По его наущению ты и твои сообщники ворвались в Тауэр, вскрыли ковчег, вытащили гинеи, уличающие Ньютона, и заменили полновесными. Чтобы оставить Тауэр без охраны, Ньютон увлёк меня и других в бессмысленную экспедицию к устью Темзы. Ты выполнил поручение, но где-то допустил промашку (придумаешь сам что-нибудь правдоподобное), история получила огласку, и теперь Ньютон пытается руками закона убрать тебя и твоих… сообщников, чтоб замести следы.
— А что, можно неплохо позабавиться, рассказывая такую байку перед моим обвинителем и сборищем обалделых чинуш, — признал Джек. — Считайте, что вы поставили посреди моих апартаментов статую — ваше предложение. В ближайшие недели я буду ходить вокруг, изучать его в разном свете и под разными углами, выискивать изъяны…
— Ты сказал: «недели»? — переспросил Уайт тоном насмешливо-озадаченным. — Поскольку…
— У меня вдоволь времени на раздумья, — веско заявил Джек. — И я буду рассматривать ваше предложение куда серьёзнее, если вы скажете, что мне за это светит, помимо нескольких минут развлечения.
— Побег, — отвечал Чарльз Уайт. — Побег в Америку для тебя и для твоих… сообщников во Флитской тюрьме.
Тут Джек проявил, наконец, хоть какую-то заинтересованность. Во всяком случае, он поднялся из-за стола, прошаркал к окну, волоча за собой цепь, и встал рядом с Уайтом. Тот поглядывал вправо, недвусмысленно стараясь привлечь внимание Джека к церкви Гроба Господня и другим мрачным ориентирам на пути процессии смертников. Однако Джек посмотрел влево. В той стороне почти на одной прямой стояло несколько примечательных зданий. Ближе всего, на расстоянии ружейного выстрела, то есть почти на таком же удалении от Олд-Бейли, как Ньюгейт, располагалась Флитская тюрьма: утыканная мириадами печных труб массивная стена вдоль одноименной клоаки. Дальше и чуть ниже, на противоположном берегу упомянутой клоаки, высился Брайдуэлл, пристанище непутёвых женщин. Совсем далеко, за Темзой, Джек различал шпиль Вестминстерского аббатства. Всё это было плотно упаковано в однообразный субстрат послепожарных кирпичных зданий, почернелых от копоти и стоящих вплотную без единого проблеска зелени, если не считать клочков мха, которые птицы несли на строительство гнёзд, да обронили, спасаясь от воронов — разбойников пернатого царства. Флитская тюрьма выделялась лишь тем, что стояла посреди открытого участка: у неё были своя территория и границы.
— Вы хотите меня уверить, — сказал Джек, — что можете вытащить троих оттуда и меня отсюда в одну ночь? Потому что делать это придётся одновременно. На мой взгляд, задача была бы неимоверно трудной, даже если бы виги не отмутузили ваших так, что половина дала дёру во Францию.
— Мне странно слышать столь малодушные сомнения от человека, захватившего Тауэр, — заметил Уайт.
— У меня были возможности. У вас…
— Ты недооцениваешь мощь и богатство моей партии. Пусть тебя не вводит в заблуждение временный отъезд Болингброка. Назревает восстание, Джек. Могут пройти год или два, но попомни мои слова: скоро армия якобитов сметёт узурпатора и его семя.
— Это вы об английском короле?
— Как некоторые его называют. Устроить побег, даже два побега в одну ночь — сущие пустяки, Джек. Особенно из Ньюгейта, откуда прославленные узники бежали почти так же часто, как из Тауэра.
— Мне придётся поверить вам на слово, — сказал Джек, — поскольку из тех, кого я навещал тут в детстве, никто не вышел иначе как на виселицу.
— Тогда думай об одном: как важно для моей партии одним махом дискредитировать сэра Исаака Ньютона, государственную монету и вигов. Два побега — смехотворная плата за такой успех.
— Что ж, считайте, что ваше предложение принято к рассмотрению, — сказал Джек. — Я дождусь предложений от других сторон, взвешу их все и дам обоснованный ответ, если только мой старый дружок, бес противоречия, меня не попутает.
«Чёрный пёс» в Ньюгейт
4 октября 1714
Ньюгейт, бесконечно многоликий, служил и долговой, и уголовной тюрьмой. В последнем своём качестве он сейчас принимал у себя Джека Шафто и сотни тех, для кого Джек Шафто оставался недостижимым идеалом. Однако даже внутри этой категории существовали разряды и подклассы. Не все лондонские преступники были щипачи, торбохваты, скокари, голубятники, сшибщики и закоульщики; наличествовали также несчастные джентльмены, за которыми числились убийства, измена, грабёж на большой дороге, насилие над женщинами, нарушение общественного спокойствия, долги, дуэли, несостоятельность и чеканка фальшивых денег. Всё перечисленное, исключая насилие над женщинами и долги, справедливо вменялось Джеку.
С задачей расселить их сообразно роду справился бы только Ной, но запихнуть всех в одно помещение тоже было неестественно, во всяком случае, не по-английски. Соответственно Ньюгейт делился на три большие части. Ниже аристократического «замка», где непутёвые щёголи расплачивались за грехи, играя в карты и наслаждаясь свежим воздухом, но выше переполненных каменных мешков «общей стороны» котировалась «господская сторона». Часть её предназначалась для уголовных преступников, часть — для должников, но на самом деле они обретались вперемешку, особенно в тюремной таверне, называемой «Чёрный пёс».
Обитатели «замка» с виду не отличались от других знатных особ ничем, кроме кандалов. Узники «общей стороны» поражали своим вопиющим, можно сказать, образцовым убожеством; даже без цепей в них за милю угадывались бы арестанты. Заключённые «господской стороны» соотносились с вольными лондонцами так же, как вяленая треска на верёвке с живой в море: сощурившись, наклонив голову и добавив толику воображения, можно было мысленно нарисовать их прежний облик. Друзья и родственники время от времени приносили им одежду, еду, свечи и мыло, что позволяло большинству сохранять некое подобие себя прежних.
Посетитель выглядел одним из таких. Заплаты, которые на Ньюгейт-стрит воспринимались бы как стигматы бедности, здесь, в «Чёрном псе», служили скорее знаками отличия, доказательством, что кто-то ещё его помнит. Облезлый чёрный парик на Чаринг-кросс стал бы предметом насмешек, а в «Чёрном псе» свидетельствовал… ну, что у этого человека всё ещё есть парик. Нечто подобное можно было сказать о башмаках, чулках и низко надвинутой треуголке. Даже его постоянный хриплый кашель был очень типичен для Ньюгейта, как и приглушённая речь. В целом, частые посетители Ньюгейта с первого взгляда признали бы в нём несостоятельного должника из числа старожилов «господской стороны». Однако, чуть приглядевшись, они приметили бы некоторые странности. Во-первых, человек этот не носил кандалов: он был не узником, а гостем. Во-вторых, удивлял его закованный в кандалы собеседник, чистый и хорошо одетый обитатель «замка», лишь ненадолго удостоивший «Чёрный пёс» своим посещением. Несколько надзирателей и приставов с дубинками наблюдали за этим заключённым, пока тот слушал гостя. Вскоре стало ясно, что кашляющий, одышливый, драный, затрёпанный, поеденный молью старый сыч не намерен с оружием в руках отбивать Джека Шафто у правосудия, а если и намерен, его достаточно будет ткнуть локтем. Так что стражи успокоились, согнали каких-то узников со скамей, заняли их места, потребовали выпивку и стали ждать, приглядывая за сидящим поодаль Джеком.
— Спасибо, что пришли, — сказал Джек. — Я бы сам к вам заглянул, если б меня не держали тут на цепи.
Гость затрясся и закашлял.
— Впрочем, полагаю, вам интересно будет узнать, — продолжал Джек, — что мне поступают весьма заманчивые предложения. Куда более заманчивые, чем то, что я услышал от вас.
Гость прошептал что-то гневное, затем, исчерпав слова, несколько раз чиркнул ладонью по воздуху.
— О, насчёт этого я не обольщаюсь, — заверил его Джек. — С нашей встречи двадцать восьмого июля всё переменилось. У вас довольно свидетельств — по крайней мере, так мне все твердят, — чтобы
