— Погоди, сейчас я тобой займусь, Джек, — шепчет он в ухо Шафто.
Узел за ухом клонит Джекову голову вниз; он невольно видит, что телеги под ним больше нет. Тут Джек вспоминает про верёвку, которая пропущена под исподним и привязана к петле. Он упирается ногой в «стремя». Ему становится чуть легче. Позади него в телеге ординарий и католический священник молятся наперегонки.
Четыре конные упряжки, развернутые в разные стороны, как главные румбы розы ветров, готовы к последней и самой зрелищной части спектакля. Неподалёку стоят несколько человек, видимо, так или иначе связанные с потрошением и четвертованием. Все смотрят на Джека.
Один из них одет в рясу. Наверное, монах, сопровождавший католического священника по Холборну. Он встал поодаль от остальных, рядом с исполинской мясницкой плахой. Капюшон низко надвинут, так что человек смотрит на мир через туннель чёрной дерюги. Он поворачивается к Джеку, аккуратно сдвигает капюшон, чтобы столб солнечного света бил ему в лицо. Джек ожидает увидеть Еноха Роота или, на худой конец, какого-нибудь чокнутого подвижника.
Вместо этого он узнаёт своего брата Боба.
Теперь понятно, как одинокий монах смог вообще оказаться здесь, поскольку, несомненно, Бобу легко договориться с блекторрентцами.
Какой-то ослепительно блаженный миг Джек, как последний дурак, верит, что его спасут.
Следом накатывает страх: что, если Боб сейчас подбежит и повиснет у него на ногах, чтобы ускорить смерть. Или вытащит пистолет и разом покончит с Джековыми страданиями.
Верёвка, на которой он стоит, лопается! Джек пролетает дюйма два, петля бьёт его по затылку, затягивается.
Он продолжает смотреть на брата. Сейчас, как в детстве, никого больше в мире нет.
До сих пор Боб держал руки сложенными, спрятав их в широкие рукава рясы. Теперь, видя Джеково мучение, он разводит их и воздевает к небу, как святой. Из правого рукава вылетают два жаворонка, из левого — чёрный дрозд. Они несколько мгновений бесцельно порхают над виселицей, затем, поняв, что это не настоящее дерево, взмывают в солнечный свет.
Джек чувствует, что мир на него больше не давит.
Понять, что означают птицы, несложно: они сбежали. Все трое. Они на пути в Америку.
Слышится рёв. Джек не знает, кровь это шумит в ушах, толпа, или легион демонов и ангельский хор сошлись в битве за его душу. Он, насколько может, закатывает глаза, чтобы не потерять птиц из виду. Небо, голубое минуту назад, становится тускло-серым. Горизонт сжимается до свинцовой монеты с оттиснутыми на ней птицами: двумя белыми и одной чёрной.
Звёздная палата
Выждав положенное время, мистер Тредер берёт купель клещами и опрокидывает на свежепротёртую чашку весов. Королёк — сплющенная золотая бусина — шипит. Вместе с ним выпали несколько крошек жжёной кости. Мистер Тредер сдувает их, раз или два трогает королёк пинцетом, проверяя, что больше ничего лишнего не прилипло. Убедившись, что в чашке нет ничего, кроме чистого золота, он кладёт на другую чашку стандартный разновесок в десять гран. Весы остаются неподвижными — уже хорошо. Мистер Тредер, вооружившись пинцетом с ручками из слоновой кости, добавляет разновесок в один гран. Потом в полграна. Чашка идёт вниз, но она по-прежнему выше той, в которой золото.
Мистер Тредер добавляет разновески настолько маленькие, что Даниель едва их различает: квадратики золотой фольги с оттиснутыми на них дробями. Мистер Тредер наваливает целую груду, потом резко останавливается. Убирает маленькие разновески, кладёт побольше, приговаривая «хм» и «м-да». Наконец, он снимает все разновески до последнего, опускает каждый в свою выемку и ставит на их место одну гирьку в двенадцать гран, которой прежде взвешивал частички гиней.
Коромысло весов некоторое время качается, стрелка отклоняется в обе стороны равномерно. Наконец трение берёт верх, и она замирает. Она так близка к центру, что мистеру Тредеру приходится закрыть рукой нос и рот, чтобы не сбить её дыханием. Он чуть не задевает стрелку ресницами, читая отсчёт.
Наконец он отступает на полшага — единственный человек в палате, посмевший двинуть хоть мускулом. Ибо все заметили и промедление, и гирьку в двенадцать гран на весах. Очень странно.
— Королёк весит двенадцать гран, — объявляет мистер Тредер.
— Здесь какая-то ошибка, — растерянно произносит старший златокузнец. — Такое возможно, только если в гинеях вообще нет примеси низких металлов!
— Или, — вполголоса говорит мистер Тредер Даниелю, — если низкие металлы в купели превратились в золото.
— В анализе где-то допущена ошибка. — Старший златокузнец оглядывает товарищей по гильдии, прося его поддержать.
Однако Уильям Хам категорически не согласен.
— Такое обвинение нельзя доказать, — замечает он.
— Доказательство у вас перед глазами! — Старшина златокузнецов указывает на весы.
— Это доказывает лишь, что сэр Исаак чеканит хорошие гинеи и что английская денежная система — самая надёжная в мире, — упорствует Хам. — Все члены коллегии присяжных были свидетелями анализа. Более того, участвовали в нём. Разве нет? Никто из нас не увидел нарушений. Своим молчанием мы уже признали результат. Объявить теперь, что анализ неверен, значит встать вот перед ним и сказать: «Милорд, мы не умеем пробировать золото!»
Уильям делает жест в сторону герцога Мальборо, который в дальнем конце помещения увлечён беседой с другим государственным мужем.
Уильям — банкир, а не практикующий золотых дел мастер. В совете гильдии он практически никто. Однако за пределами своего цеха, в Сити, он завоевал определённый вес; к его мнению прислушиваются. Отсюда его назначение плавщиком. Может быть, старшина златокузнецов потому и оспаривает результаты анализа, что недоволен растущим влиянием Уильяма? Даниелю сложно уследить за такими мелкими подводными течениями; ему довольно знать, что присяжные — и от Сити, и от гильдии — на стороне Уильяма. Если они и смотрят на старшину, то через плечо, словно оглядываются на отстающего.
К чести старшины тот сразу понимает, к чему идёт дело. Он морщится, но ненадолго.
— Хорошо, — объявляет старшина. — Тогда давайте отдадим сэру Исааку должное. Он притесняет нас, как не притеснял ещё ни один директор Монетного двора, но никто никогда не говорил, будто он не умеет плавить золото.
Старшина, а за ним и другие златокузнецы, кланяются Мальборо. Мальборо видит это и кивает своему собеседнику. Тот оборачивается. Даниель узнаёт в нём Исаака Ньютона. Он горд, что его друга так чествуют и что тот вроде бы завоевал наконец доверие герцога Мальборо. Только миг спустя Даниель вспоминает, что Исаак умер.
Чинную сцену прерывает шум в галерее, ведущей из Нового двора: какой-то буян хочет прорваться на торжество, пристав его не пускает. Звуки шагов и спор приближаются.
— По какому праву?…
— Именем короля, сэр!
— К кому вы…
— К моему капитану! Герцогу Мальборо! Возможно, вы о нём слышали! — Говорящий стремительно входит в Звёздную палату. На нём полковничий мундир, вместо одной ноги — чёрная деревяшка. Он замирает, поняв, что нарушил некий торжественный ритуал, а подходящих слов наготове нет. Ситуация быстро ухудшается: лорды, ждущие в соседней комнате, заслышав суматоху, вообразили, будто упускают нечто важное. Теперь все они направляются сюда, у каждого на лице написано: «Извольте немедленно объяснить, в чём дело, или вас повесят!»
Даниель узнает одноногого полковника: это Барнс из Блекторрентского гвардейского полка. Барнс уже готов сам выкопать себе могилу и запрыгнуть в неё, прежде чем из боковой комнаты выйдут королевский письмоводитель, канцлер счётной палаты, первый лорд казначейства, лорд-хранитель
