– Совершенно верно. Штатный врач с буровой.
– Понятно. Это старпом Тяжкороб с подлодки «Гепард»…
– С подводной лодки? – Дитковский и Кожевников переглянулись, потом снова уставились на них. – Вы подводники?
– Потом я вам все объясню… Это торпедист Рукавишников, радист Зубринский.
Дроздов взглянул на лежащих людей, кое-кто при звуке голосов заворочался и даже привстал на локтях.
– Как дела у них?
– Трое здорово обгорели, – ответил Дитковский. – Остальные сильно обморозились и истощены, страдают от холода и недоедания. Но все, что им нужно, – это тепло и хорошее питание, через несколько дней оклемаются. Я заставил их вот так лечь в кучу, чтобы было теплей.
Дроздов посчитал лежащих. Вместе с Дитковским и Кожевниковым их оказалось двенадцать человек.
– А где же остальные? – спросил майор.
– Остальные? – в глазах у Кожевникова мелькнуло недоумение, но в следующую секунду лицо его помрачнело. Он ткнул большим пальцем через плечо: – В соседнем доме, приятель.
– Почему?
– Почему? – тыльной стороной ладони Дмитрий протер свои красные воспаленные глаза. – Потому что среди нас нет некрофилов.
– Не понял…
Кожевников как-то невесело усмехнулся.
– Кому охота спать в обнимку с мертвыми?
– С мертвыми?.. – Только теперь до майора дошел смысл сказанного. Он умолк и снова взглянул на лежащих на полу людей. Семеро уже проснулись, из них трое приподнялись на локтях, их лица, правда, в разной степени, выражали крайнюю степень недоумения и возбуждения, лица оставшихся троих, которые продолжали спать или находились без сознания, были прикрыты одеялом.
– Всего вас здесь было девятнадцать… – раздельно проговорил Дроздов.
– Девятнадцать, – невозмутимо отозвался Кожевников. – Остальные… Словом, им не повезло.
Дроздов промолчал. Внимательно вглядываясь в лица проснувшихся, он надеялся приметить среди них то, которое было ему знакомо, и утешал себя тем, что, возможно, из-за обморожения, ожогов или истощения не сумеет отыскать его сразу. Он глядел во все глаза, но уже отдавал себе отчет: никого из этих людей ему раньше видеть не приходилось.
Он нагнулся над одним из спящих и, подняв прикрывающее лицо одеяло, снова увидел чужое лицо. Майор опустил одеяло. Дитковский удивленно спросил:
– Что случилось? Что-то ищете?
Дроздов не ответил. Осторожно пробравшись среди лежащих, которые все еще тупо следили за ним, поднял одеяло с лица второго из спящих. И снова опустил одеяло, чувствуя, как сохнет во рту и свинцовой тяжестью наливается сердце.
Дроздов подошел к третьему спящему и в нерешительности остановился над ним, боясь того, что сейчас обнаружит. Потом резко нагнулся и поднял одеяло. Перед ним лежал человек, чье лицо было почти полностью забинтовано. Человек с перебитым носом и густой светлой бородой. Человек, которого Дроздов никогда в своей жизни не видел. Майор осторожно прикрыл ему лицо одеялом и выпрямился.
Рукавишников тем временем уже успел растопить печку.
– Температуру поднимем почти до нуля, – сообщил он Дитковскому. – Горючего у нас полно. Мы принесли с собой также пищу, алкоголь и полный комплект медикаментов.
– Старпом, это была полынья – тот гладкий участок, который попался нам как раз перед станцией? – спросил майор, поворачиваясь к Тяжкоробу.
– Скорее всего, – Тяжкороб как-то странно взглянул на него. – Ясно, что мы не в состоянии доставить этих людей на лодку. Значит, придется сообщать на лодку, пусть подплывают прямо к черному ходу.
– Они смогут найти эту полынью? Без ледомера?
– Запросто. Я отмерю точно триста метров на север, дам им пеленг, потом отмерю триста метров на юг и снова дам пеленг. Они засекут нас с точностью до одного метра. Потом отмерят пару сотен метров отсюда и окажутся точно посреди полыньи.
– Но подо льдом. А мы не знаем, какой толщины лед. К западу еще недавно была чистая вода. Александр Григорьевич, как давно это было?
– С месяц назад. Может, недели три, точнее сказать не могу.
– Тогда какой толщины лед? – спросил Дроздов у Тяжкороба.
– Метр-полтора… Вряд ли они сумеют пробиться. Но у капитана всегда чесались руки пустить в ход торпеды… – Старпом повернулся к Зубринскому: – Рация на ходу?
23
Дроздов не стал продолжать разговор. Ему было не до этого. Он плохо соображал, что говорит и делает, чувствуя себя разочарованным, опустошенным и смертельно усталым. Он преодолел 8000 километров, чтобы найти ответ на свой вопрос, но одолел бы еще столько же, чтобы не знать ответа. Но от суровой правды не скроешься. Правде надо смотреть в глаза, изменить ее никто не в состоянии. Мария никогда не увидит своего мужа, трое их детей никогда не увидят отца. Его друг мертв, и больше никто никогда его не увидит. Кроме него самого.
Выйдя из домика, он плотно прикрыл дверь, завернул за угол и низко пригнул голову, преодолевая сопротивление ветра. Через несколько секунд Дроздов уже стоял перед дверью последнего домика в этом ряду. Осветив фонариком ручку, повернул ее, толкнул дверь и зашел внутрь.
По-видимому, раньше здесь размещалась лаборатория, теперь она превратилась в морг. Оборудование было кое-как сдвинуто в сторону, а все очищенное пространство занимали мертвые тела. Дроздов знал, что это мертвецы, но только потому, что об этом ему сообщил Кожевников: эти бесформенные, обугленные, изуродованные груды плоти легче всего было принять за кучи мусора, но никак не за человеческие останки. Запах паленого мяса и выхлопных газов был невыносим. Должно быть, крепкие желудки у тех, кто перетаскивал сюда, в этот домик, леденящие душу останки своих товарищей.
Очевидно, смерть была скорой для всех погибших. Они разом вспыхнули и мигом сгорели дотла. Штормовой ветер обрушил на них море огня. Они умерли, крича и корчась в страшных муках, словно живые факелы. Страшнее смерти не придумать…
Одно из лежащих перед ним тел привлекло его внимание. Дроздов нагнулся и направил луч фонаря на то, что когда-то было правой рукой, а сейчас представляло собой почерневший коготь с выпирающей наружу костью. Жар был так силен, что оно искривилось, но все же не расплавилось, это странной формы золотое кольцо на безымянном пальце. Дроздов сразу же узнал его, они покупали его с Евгением вместе.
Дроздов не ощущал ни горя, ни боли, ни отвращения. Возможно, тупо подумал он, это придет, когда сгладится первое впечатление. Хотя вряд ли. Это был уже не тот человек, которого Дроздов так хорошо помнил, это был не его друг, которому майор был многим обязан и чьим должником останется теперь навсегда. Перед ним грудой золы и пепла лежал чужой, совершенно не знакомый ему человек, и отупевший мозг в измученном теле отказывался признать в нем того, кто так отчетливо сохранился в памяти.
Так он стоял какое-то время, опустив голову, потом что-то необычное привлекло его внимание. Дроздов нагнулся пониже и замер в таком положении. Потом медленно выпрямился – и тут услышал, как позади отворилась дверь. Вздрогнув, майор обернулся: это был Тяжкороб. Он опустил защитную маску, поднял очки и поглядел сперва на Дроздова, а потом на лежащие у его ног останки человека. Лицо у него помертвело.
– Сочувствую, – сквозь рев шторма до майора едва долетел его хриплый голос.
– Что вы хотите сказать?
– Это ваш друг? – он кивнул в сторону трупа.
– Командир рассказал вам?
– Да. Перед самым уходом с лодки. Потому-то мы с вами и отправились… – Побледнев, он обвел взглядом все, что лежало на полу, не в силах оторваться от страшного зрелища. – Извините…
