унижал национальную гордость татар, казахов, башкир. Грехи режима не были грехами русского народа. В детстве мне приходилось сталкиваться с антисемитизмом царского строя. Я видел еврейские погромы (какими невинными они кажутся по сравнению с одним днем Гитлера). Одновременно я видел сердечное отношение русских людей к евреям, русский и тогда уважал грузина, был ласков с татарином, русский никогда не чувствовал себя «выше» украинца или армянина. Поэтому, в отличие от некоторых других государств, Советская Россия осуществила национальное равенство не только на бумаге, а и в повседневной жизни.
После Октябрьской революции народы нашего государства добились элементарного и вместе с тем еще столь на белом свете оспариваемого права: строить национальную культуру. Для народов, обладавших старой богатой культурой, — для грузин или армян — это было освобождением. Для народов, еще не приобщенных к сокровищам мировой культуры, — для коми, ойротов, шорцев или чувашей — это было как бы вторым рождением. Если для Украины было событием создание украинской академии, то для якутов не меньшим событием был первый букварь на родном языке.
Народы чудодейственно росли. Девушки Казахстана, где еще недавно к роженице допускали только шамана, «облегчающего» трудные роды пляской, становились геологами, математиками, инженерами. Поэта-лезгина Максим Горький торжественно приветствовал на съезде писателей, а поэт прожил до старости в сакле пастуха, и знали его только в окрестных аулах. Актеры-таджики играли в самом блистательном театре Москвы. Канал Ферганы принес богатство узбекам. Агрономы привели к коми пшеницу. Я помню студента-шорца. Мать положила ему в чемодан маленького деревянного божка — от лихорадки. Приехав в Томск, студент отнес божка в музей, а сам сел за медицину. Я видал в самолете ойротов. Авиация им казалась простейшим способом передвижения: они поздно вышли на путь прогресса и познакомились с самолетом раньше, чем с велосипедом, с радио раньше, чем с проводом.
Русская интеллигенция узнала за последние годы изумительную лирику армян, грузинский эпос, сказочность таджиков. Украинцы внесли в строительство страны упорство, находчивость, силу. Россия говорила на ста языках, и вместе с тем она была единой. В государственном словаре это называется федерацией, в человеческом — дружбой.
В дни испытаний дружба оправдала себя. Гитлер рассчитывал, что Россия распадется, как распалась Австро-Венгрия: он не понимал, какие чувства скрепляют загадочное для него здание. Он ведь знал для Европы один цемент: кровь порабощенных. Если бы мертвецы могли разговаривать, немецкие солдаты, встав из жесткой, промерзшей земли России, стали бы перечислять, кто их убил: белорус и башкир, бурят и азербайджанец — все народы России приложили к этому руку. Россия не распалась. Но у нас на глазах распадается «новая Европа» Гитлера.
На фронте сотни раз я слышал простые рассказы о том, как киргиз спас русского, как украинец выручил еврея, как, с трудом понимая друг друга, армянин и башкир ходили в разведку и привели пленного. Это будни фронта. В глубоком тылу узбекские женщины приютили сотни тысяч русских, украинских, белорусских детей, оставшихся без крова. В столице Башкирии — Уфе — работает украинская академия, и крупные ученые Украины посвятили год истории башкир.
Как-то возле Ржева при мне принесли почту. Украинец грустно отвернулся; он знал, что ему не будет писем — его семья под немцами. Но письмо пришло, негаданное, — от незнакомой девушки из далекого Казахстана. Это друг украинца солдат-казах написал своей сестре: «Украинец Степаненко скучает…» — это не только параграф Конституции, это биение большого сердца, это то, чем живет и держится Россия.
29 декабря 1942 года
Минувший год был для России трудным годом. Летом Гитлер решил бросить все на зеленое сукно. Когда я писал в августе, что немцы обнажили побережье Атлантики и кинули все боеспособные дивизии на нас, это могло показаться сетованиями или уговорами. Теперь я говорю об этом как о прошлом. Мы увидали на наших полях мобилизованных «незаменимых» специалистов, мы увидали седоволосых солдат кайзера и немецких мальчишек, мы увидали даже солдат «с двадцатью пятью процентами неарийской крови» — в погоне за пушечным мясом Гитлер забыл о «чистоте расы». Мы увидали финнов на Черном море, румын на Кавказе, венгров на Дону. Мы увидали берсальеров, которые завоевывали на Дону Ниццу и Корсику. Мы увидали французские танки, голландские самолеты, чешские орудия, бельгийские винтовки. Удар был тяжелым. Мы сражались тогда одни. Мы выстояли.
Ноябрь переменил климат мира. Весна человечества в этом году пришлась на глубокую осень. Удар под Сталинградом показал Гитлеру, что нельзя принимать свои желания за действительность. Россия оказалась достаточно сильной, чтобы перейти от обороны к наступлению. На гитлеровскую Германию и ее союзников посыпались один удар за другим. «Непобедимый» Роммель обогнал даже резвых итальянцев. Неожиданно для Гитлера Америка оказалась в Африке. От Туниса рукой подать до Сицилии, а «четырехтонки» англичан благотворно отразились на умственных способностях итальянцев. Крысы различных стран увидели, что фашистский корабль дал течь. Германия приуныла. «Дас шварце кор» меланхолично отмечает, что «мечту о мире пришлось положить в шкаф и обильно посыпать нафталином». Мы видим этот шкаф старой воровки. Там бутылки от давно распитого французского шампанского, несколько античных ваз, украденных в Греции, несколько крестьянских кофт, украденных в России, полинявшие знамена Нарвика и Фермопил и мечты, мечты о немецкой победе. Вряд ли потребовался нафталин: эти мечты уже засыпаны жесткой русской землей.
Невесело встретит Новый год разбойная страна. Конечно, на ее тарелках еще последние крохи ограбленной Европы. Конечно, далеко от Туниса до Мюнхена и от Великих Лук до Берлина. Но немцы понимают, что подходит расплата… У репродукторов Германия слушает смутный гул. Это идет Красная Армия. Это идет суд. У нас свидетели — каждый дом, каждое дерево, каждый камень. Наш закон в сердце, он прост и суров: смерть убийцам! Наш приговор мы пишем черным по белому — кровью фашистов по русскому снегу.
Еще недавно я читал в берлинской газете: «Клещи, охват, окружения — чисто немецкие понятия». Вспоминают ли теперь гитлеровские офицеры эти хвастливые фразы? Им пришлось ознакомиться с «чисто немецкими понятиями» на своей шкуре. Германию начинает знобить. Еще три месяца тому назад баварские пивовары и прусские свиноводы говорили в один голос, что им необходимо «жизненное пространство». Солдаты деловито спрашивали, далеко ли до Баку, а молодые эсэсовцы высокомерно заявляли, что они торопятся в Индию. Теперь они уверяют, будто в Нальчике или в Бизерте защищают свой дом.
Газета «Мюнхенер нейесте нахрихтен» пробует успокоить читателей: «Длинные зимние ночи всегда отрицательно действовали на уверенность немцев… Немцы видят привидения там, где они наталкиваются на трудности.
Тяжело переносить неизвестность, в которой мы уже живем два месяца». Как не усмехнуться, читая эти признания? Ночи скоро станут короче, но вряд ли возрастет уверенность немцев. Русская поговорка говорит: «Год кончается, зима начинается». По правде сказать, зимы еще не было. Зима впереди. Но дело не в морозах, а в наступательной силе Красной Армии. Мы вышли на дорогу победы, и мы с нее не свернем. Напрасно немецкий журналист говорит о «неизвестности». Три года исход войны мог казаться немецким бюргерам неясным. Теперь все «известно» даже старым берлинским таксам.
Газета пишет о страхе перед привидениями. Как иллюстрация — письмо одной немки из Бад Эмса своему мужу. Немка рассказывает, что в Эмсе был убит француз-военнопленный. Этот мертвый француз, по словам немки, убил некую фрау Грессер и продолжает ночами нападать на прохожих. Они уже впадают в мистицизм. Им мерещатся привидения. В ночь под Новый год Германия услышит шаги. Кто идет? Заложники Нанта и Парижа, евреи Польши, дети, погребенные в керченском рве, повешенные Волоколамска, зарытые живыми в землю витебчане, старики, убитые в Лидице, миллионы замученных и растерзанных. Они уже не оставят ночей Германии. Мертвые, они приведут за собой живых. Стоит зашататься армии Гитлера, и рабы всех стран, привезенные в Германию, будут судить рабовладельцев на площадях немецких городов. Кто тогда вступится за палачей? Мы помним письмо немки, которая просила прислать ей из России детские вещи, не стесняясь, если они запачканы кровью: «кровь можно отмыть».
