в комнату; Грейс уже лежала в постели, уютно свернувшись клубочком под кучей одеял. На миг я позволил себе пуститься в фантазии относительно того, что на ней надето. У меня сохранились смутные волчьи воспоминания о том, как одним весенним утром она выбралась из постели в одной мешковатой футболке, открывавшей умопомрачительно длинные ноги. Такая желанная, что у меня защемило сердце.
Я немедленно устыдился своих фантазий и принялся расхаживать у изножья кровати, старательно думая о холодных дождях, гитаре и прочих вещах, никак не связанных с Грейс.
— Эй, — прошептала она сонным голосом, как будто уже успела задремать. — Ты что делаешь?
— Спи, спи, — вспыхнув, пробормотал я. — Прости, что разбудил. Мне просто хотелось подумать.
— Подумал — и хватит, — подавив зевок, заявила она.
Я забрался в постель и прилег на краю матраса. События этого вечера изменили меня; я не мог быть прежним после того, как Грейс видела меня, жалкого и беспомощного, готового сдаться, на дне ванны. Постель стала слишком маленькой, и негде было укрыться от ее запаха, от ее сонного голоса и теплого тела. Я потихоньку отгородился от нее скомканным одеялом и положил голову на подушку; больше всего мне сейчас хотелось выбросить из головы все сомнения и уснуть.
Грейс протянула руку и принялась поглаживать меня по волосам. Я закрыл глаза и позволил ей сводить меня с ума.
— Мне нравятся твои волосы, — произнесла она.
Я ничего не ответил, потому что был занят подбором мелодии, которая подошла бы к этим стихам.
— Прости за то, что случилось сегодня, — прошептала она. — Я не хотела тебя толкать.
Ее пальцы обогнули мое ухо и двинулись вниз но шее, и я вздохнул.
— Просто все слишком быстро. Я хочу, чтобы ты, — у меня едва не вырвалось «любила меня», — хотела быть со мной. Я всегда этого хотел, просто никогда не думал, что это случится на самом деле. — Мои слова прозвучали слишком серьезно, и я добавил: — Ведь я же мифологическое существо. Официально меня не существует.
Грейс засмеялась, совсем тихо, чтобы услышал я один.
— Дурачок. Для меня ты самый реальный.
— И ты для меня, — прошептал я.
В темноте повисла долгая пауза.
— Жаль, что я не превратилась в волчицу, — наконец произнесла она еле слышно.
Я открыл глаза, потому что должен был увидеть ее лицо. Никогда еще я не замечал на нем такого говорящего, безмерно печального выражения, таких горьких складок в углах губ.
Я коснулся ладонью ее щеки.
— Не надо об этом жалеть, Грейс. Пожалуйста, не надо.
Она помотала головой, не отрывая ее от подушки.
— Когда вы выли, я чувствовала себя совершенно несчастной. А уж как мне было тошно, когда ты исчезал на лето!
— Ох, ангел, я забрал бы тебя с собой, если бы мог, — сказал я и немедленно удивился тому, что у меня вырвалось слово «ангел», и тому, насколько оно ей подходило. Я провел рукой по ее спутанным волосам. — Но поверь, это тебе не нужно. С каждым годом во мне остается все меньше и меньше от меня.
— Расскажи, что происходит в конце, — чужим голосом попросила Грейс.
До меня не сразу дошло, что она имела в виду.
— А, в самом конце.
Я мог рассказать ей это тысячей разных способов, тысячей разных способов приукрасить. Грейс не клюнула бы на розовую сказочку, которую Бек поведал мне в самом начале, так что я выложил ей все без обиняков.
— Я становлюсь самим собой — человеком — каждый год в конце весны. Но однажды... в общем, видимо, однажды этого не произойдет. Я видел, как это было с волками постарше. В какой-то год они просто не превращались в людей и оставались... обычными волками. Они живут чуть подольше, чем простые волки. Но все равно лет пятнадцать от силы.
— Как ты можешь так говорить о собственной смерти?
Ее глаза поблескивали в темноте.
— А как еще я должен о ней говорить?
— Ну... с грустью.
— Я и так грущу об этом... каждый день.
Грейс ничего не ответила, но я чувствовал, как она переваривает то, что я сказал, раскладывает все по полочкам у себя в голове.
— Когда тебя подстрелили, ты был волком.
Мне хотелось прикрыть ей рот ладонью, затолкать обратно слова, готовые сорваться с ее губ. Слишком рано. Я пока не готов был услышать это от нее.
Но Грейс тихо продолжала:
— В этом году ты пропустил самое жаркое время. Когда тебя подстрелили, было не так уж и холодно. Ну, то есть холодно, но не как зимой. Однако же ты был волком. Когда в этом году ты был человеком?
— Не помню, — прошептал я.
— А если бы тебя не подстрелили? Когда ты опять стал бы самим собой?
Я закрыл глаза.
— Не знаю, Грейс.
Более подходящего момента, чтобы признаться ей, найтись не могло. «Это мой последний год». Но я не мог заставить себя произнести эти слова. Не сейчас. Я хотел еще одну минуту, еще один час, еще одну ночь прожить с иллюзией, что это еще не конец.
Грейс вздохнула, протяжно и судорожно, и что-то в этом вздохе сказало мне, что непонятно как, каким-то шестым чувством она все поняла. Она знала обо всем с самого начала.
Она не заплакала, зато я с трудом удержался от слез.
Грейс снова запустила пальцы в мою шевелюру, а я и не прекращал перебирать ее волосы. Наши голые руки переплелись, и с каждым малейшим их движением на меня вновь веяло ее запахом, сводящей с ума смесью аромата цветочного мыла, легкого запаха пота и желания.
Интересно, догадывалась ли она, до какой степени запах превращает ее в открытую книгу, насколько красноречиво говорит о ее чувствах, даже когда сама она о них молчит.
Разумеется, я видел, что она нюхает воздух ничуть не реже, чем я. Она не могла не понимать, что сводит меня с ума, что каждое ее прикосновение отзывается во мне колючими электрическими мурашками.
Каждое ее прикосновение все дальше отодвигало реальность приближающейся зимы.
Точно в доказательство моих мыслей Грейс прижалась ко мне, отбросив в сторону разделявшее нас одеяло, и отыскала губами мои губы. Наше дыхание смешалось, и я услышал, как она еле различимо ахнула, когда я обнял ее. Все мои чувства настойчиво требовали прижать ее к себе крепче, еще крепче, так крепко, как я только мог. Она обвила меня ногами, и мы целовались до одури, прижавшись друг к другу, пока далекий волчий вой за окном не привел меня в чувство.
Грейс негромко засопела от недовольства, когда я выпутался из ее объятий, несмотря на то что все во мне рвалось к ней. Я лег рядом с ней, не выпуская из пальцев ее волос. Мы слушали, как за окном воют волки — те, кто не превратился в людей. И кому никогда больше не суждено превратиться. А потом прижались друг к другу висками, чтобы не слышать ничего, кроме стука наших сердец.
