Баллада: Осенние пляски фей

полузабытая прекрасная

гармония,

полета и падения мотивы.

Стивен Слотер

(стихи из сборника «Златоуст»)

Джеймс много спит. Нетрудно догадаться, что он спит, когда ему скучно, грустно или когда он пытается убедить себя в том, что у него все отлично. Причем засыпает он в самое неподходящее время: утром посреди урока или под вечер, так что потом, когда остальной мир отдыхает, у него сна ни в одном глазу. Круглолицый сосед Джеймса твердо убежден, что режим «сплю-когда-хочу» - признак уверенности в себе, но я-то знаю, что Джеймс просто над собой издевается.

Одним прохладным днем он спал, свернувшись в своей постели, а Круглолицый где-то в другом месте что-то делал с гобоем. Я сидела на краю кровати и наблюдала, как Джеймс спит. Его сон, как и все остальные его дела, выглядел напряженным, как будто он соревновался и ни на секунду не мог ослабить оборону. Он подтянул исписанные руки к лицу, чуть ли не в узел сплетя запястья странным, красивым жестом. Косточки на кистях побелели от напряжения.

Я подвинулась чуть ближе и, не касаясь, провела рукой над его кожей, которая в ответ на мое присутствие моментально пошла мурашками. Я невольно улыбнулась.

Джеймс вздрогнул, но не проснулся. Он летал во сне. Вроде бы люди, которые летают во сне, - самовлюбленные маленькие засранцы. Где-то я это читала.

Ну что ж. Я могу навеять ему незабываемый сон. Я переместилась на другую сторону кровати, балансируя на грани видимости, чтобы не разбудить его, и всмотрелась в нахмуренное лицо. Я бы с удовольствием навеяла ему видение о том, как он случайно лажает перед целой кучей народа, или что- нибудь такое же унизительное, но все дело в том, что я так не умею. Лучше всего мне удаются сны мучительно прекрасные, такие, после которых люди просыпаются и чувствуют себя обездоленными. Я на собственном опыте убедилась, что с этим нельзя слишком усердствовать: один из первых моих учеников покончил с собой после такого сна. Честно. Некоторые совершенно не умеют страдать.

Я осторожно провела руками по волосам Джеймса. Он снова задрожал - то ли от холода, то ли от предчувствуя того, что я собиралась сделать. Я вошла в его сон, приняв свой обычный отвратительно- шикарный вид.

Он дернулся и жалобно спросил:

- Ди?

Я скоро ее возненавижу.

Я резко воплотилась - даже голова заболела - и стукнула его по голове: - Проснись, червяк.

Джеймс содрогнулся и, не открывая глаз, сказал:

- Нуала.

Я смотрела на него.

- Еще я известна тем, что я - единственная женщина, которая когда-либо окажется в твоей постели, неудачник.

Он со шлепком закрыл лицо руками:

- Боже милосердный, голова просто раскалывается… Убей меня, злобное создание, и избавь меня от моей доброты.

Я пережала ему горло пальцем, чуть-чуть, чтобы он не мог сглотнуть без моего позволения:

- Не искушай меня.

Джеймс откатился из-под моего пальца и уткнулся лицом в бело-синюю клетчатую подушку. Его голос звучал приглушенно:

- Нуала, ты такая обаятельная. Сколько лет ты уже освещаешь нашу грешную землю ярким светом своей выдающейся личности?

Я заметила, как он мысленно перебирает варианты: сто, двести, тысяча лет. Он думал, что я такая же, как остальные.

- Шестнадцать, - отрезала я. - Ты что, не знаешь, что неприлично задавать такие вопросы?

Джеймс повернулся ко мне, и я увидела, что он хмурится.

- Я часто веду себя неприлично. Шестнадцать - по-моему, совсем недолго. Ты же имеешь в виду годы, а не столетия?

Отвечать было не обязательно, но я не стала упираться:

- Не столетия.

Джеймс потерся лицом о подушку, как будто мог таким образом стереть остатки сна, затем посмотрел на меня, вопросительно подняв бровь. Не отводя глаз и не меняя выражения лица, он проговорил:

- Наверное, феи… как бы это сказать… развиваются намного быстрее людей.

Я соскользнула с кровати и присела на корточки рядом с ним, чтобы наши глаза были вровень:

- Хочешь услышать на ночь милую сказку, человек?

- Бесплатно?

Я зашипела сквозь стиснутые зубы.

Он повел плечами и махнул рукой, чтобы обозначить, что ему все равно, как я реагирую.

- Давным-давно, тринадцать лет назад, в штате Вирджиния объявилась фея. Уже полностью развитая и в сознании, но с совершенно пустой башкой. Она абсолютно ничего не помнила о том, как туда попала, кроме того, что это было как-то связано с огнем. Жила себе, встретила других фей и быстренько сообразила, что она, как и остальные феи, практически бессмертна. Вот только в отличие от прочих, каждые шестнадцать лет на Хеллоуин она сгорает дотла, а потом совершенно волшебным образом восстает из пепла как новенькая, но без памяти, и точно так же проводит следующие шестнадцать лет, и следующие, и следующие. Вот и сказочке конец.

Я отвернулась. Зачем я все это рассказала?

Джеймс помолчал, а потом произнес:

- Ты сказала «феи».

Вот уж чего не ждала…

- И что?

- А я думал, что Они - вы - терпеть не можете, когда вас так называют. - Джеймс сел на кровати. - Я думал, о вас нужно говорить, пользуясь всяческими замечательными эвфемизмами. Ну там, «добрый народ» или «Тот-Кого-Нельзя-Называть». Черт, запутался в фольклоре.

Я вскочила и заметалась по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого или острого.

- Ну я все-таки не одна из Них, правда? Ладно, плевать. Не знаю, зачем я тебе рассказала. Такие эгоисты обращают внимание лишь на свою драгоценную персону.

- Нуала. - Джеймс не повышал голос, но напряжение так возросло, что его слова казались криком. -